МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ
РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН
КАЗАХСТАНСКО-АМЕРИКАНСКИЙ СВОБОДНЫЙ
УНИВЕРСИТЕТ
КАЗАХСТАНСКОЕ ОБЩЕСТВО ФИЛОСОФОВ
«КАЗАХСТАНСКИЙ ФИЛОСОФСКИЙ КОНГРЕСС»
ВОСТОЧНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ЧЕЛОВЕК, ИСТОРИЯ, КУЛЬТУРА:
К 90-ЛЕТИЮ Э.В. ИЛЬЕНКОВА
Монография
Усть-Каменогорск
2014
УДК 1/ 14
ББК 87.3
Ч 39
Ч 39 Человек, история, культура: к 90-летию Э.В. Ильенкова:
Монография. / Под общ. ред. Е.В. Мареевой, Н.В. Гусевой. –
Усть-Каменогорск, 2014. – 373 с.
ISBN 978-601-7334-49-9
Королев В.А.
Формирование универсальных способностей личности как проблема
Исходя из предложенного круга проблем для обсуждения на конференции, вполне очевидно, что исследовать универсальные способности следует как бы в пределах личностного развития человека. (304)
Собственно, в плане рекомендуемых к обсуждению проблем речь идет именно о формировании универсальных способностей личности, а не индивида или человека.
Если проблема понимания что́ же такое личность в научной литературе исследуется (без того, чтобы сегодня можно было бы считать её закрытой), то что́ собой представляют универсальные способности, чаще всего формулируются и озвучиваются сказочниками. У них эти способности вымышленному персонажу задаются чудесным образом. В реальной же жизни их эталоном выступает всесторонне и гармонично развитая личность. Разница между тем и другим лишь в том, что универсальные способности полагаются как сущее, а всестороннее и гармоничное развитие как определенное (знающее свои пределы) состояние личности, где потенциально имеются возможности расширять эти пределы.
Но так или иначе развитая и гармоничная личность не предполагается как раз и навсегда данная совокупность ее социальных характеристик. И уж тем более не может идти речи о естественной предзаданности этой совокупности. Полагать иначе, значит заниматься поиском и измерением количества сторон у развитой личности, и связывать их так, чтобы проявившаяся через эти связи гармония не развалилась.
Всякое понятие о предмете не может быть раскрыто без того, чтобы выйти за пределы наличного бытия самого предмета, восходя ко всем его необходимым внешним условиям. Личность не исключение, и ее сущность также не совпадает с ее существованием. Одно только это несовпадение позволило Э.В. Ильенкову утверждать, что «личность не внутри «тела особи», а внутри «тела человека». [4. с.332]. А само это утверждение лишний раз свидетельствует о родовидовом отношении между такими понятиями, как «личность», «индивид», «индивидуальность» и «человек».
Но универсальные способности потому и называются универсальными, что они в «полном объеме» могут быть сведены в одну точку, называемой личностью. Но сводятся ли они в других указанных понятиях, и особенно в понятии «человек»? На первый взгляд получается некий парадокс, ведь если исходить из смысла вышеизложенного, личность не только не тождественна по объему содержания тому существу, которое называется «человек», но она не может быть сведена к индивидуальным особенностям «тела особи», т.е. к телу каждого реального человеческого индивида. Об этом Э.В. Ильенков практически говорит везде, совершено правомерно, не обращая внимания на то, что здравый рассудок протестует против такой логики, в (305) соответствии с которой «самость» обладателя здравого рассудка исчезает, вернее, теряет свою мнимую суверенность в известном треугольнике, состоящем из «трех тел».
Речь идет об отношении «я» к другому «я», как к себе, но непременно опосредованное предметами культуры. Отсутствие одного из элементов треугольника не влечет за собой возникновение не только личности, но и человека в его исторической определенности, ибо человека вообще, как и личности вообще, не существует. И это обстоятельство, наряду с вышеназванным, также указывает на тщетность разглядеть в структуре тела отдельного индивида признаки личности.
В структуре тела, как совокупности его анатомических и физиологических элементов может быть и нельзя увидеть признаки личности. Но ведь есть и другая особенность человека, которую человеческому телу трудно скрывать – это способность как бы выворачивать наружу отношение человеческой души к себе и к миру. Поэтому эта «вывернутость» и называется внешностью личности, т.е. внешним выражением внутреннего содержания ее души. В уже самом факте указанного выворачивания тело перестает быть просто телом, оно кажет миру лик хранящейся в нем души, что свидетельствует не только о наличии физической связи тела с окружающей его средой, но и о наличии связи духовной.
Именно по этому поводу Э.В. Ильенков делает ремарку: «И как бы иронически ни относиться к «физиогномистике», нельзя отрицать, что способностью «судить по внешности» должен обладать каждый настоящий художник, каждый большой писатель, каждый актер, режиссер или скульптор. И судить именно о структуре личности индивида, а не о том, за что этот индивид хочет себя выдать, не о том, чем тот себя мнит и желает казаться в глазах других» [4, с. 347]. Но обыденное сознание чаще всего путает структуру личности со структурой телесной организации индивида.
Ильенков, в данном случае, если и вступал в полемику, то не с носителями здравого рассудка (с носителями обыденного сознания), ас представителями естественнонаучных направлений, пытающихся с помощью скальпеля, весов и микроскопа препарировать и «выявлять» «физические» параметры, как всех модусов человеческой души в отдельности, так и ее цельную «эфирную» массу. И уж тем более он был непримирим с теми, кто с этих же позиций выступал от имени философии, т.е. без боя сдающих позиции философии позитивизму, титульно числясь, при этом, в рядах философов.
Воспроизводить даже в виде перечня весь ряд имевших место очных и заочных полемик между Э.В. Ильенковым и представителями (306) естествознания и философии по указанной проблеме нет смысла. Достаточно ограничиться указанием на то, что независимо от результатов этих дискуссий, сами реальные жизненные факты, с завидным упорством, доказывают, что если отсутствует другое «я» во всем его многообразии, то даже не возникает та самая «индивидуальность». А сформировавшись при наличии необходимых для этого условий, она мнит себя (задним числом) самопорождающимся началом, единственным автором собственной уникальной неповторимости.
Вслед за Э.В. Ильенковым можно было отмахнуться от протеста здравого рассудка. Но исчезнут ли законные требования непосредственного сознания украсить свою целостность этими самыми универсальными способностями, собственно это Гегель и называл справедливым требованием сознания, пытающегося подняться над обыденностью [2, с.7].
Отмахнуться-то можно, если бы за философией не числилась функция изменять мир, а не только его объяснять. Это не мог не понимать Э.В. Ильенков. Проблема понимания обыденным сознанием того, является ли разум продуктом противоречий между природными и общественными способами жизнедеятельности, либо продуктом противоречий между различными способами (уровнями) воспроизводства общественных отношений, перестала быть сегодня чисто теоретической проблемой. Другими словами, понимание разума как продукта, относящегося к природе порожденной (natura naturanta), т.е. социальной, сегодня гораздо актуальнее, чем вера в то, что разум является продуктом природы порождающей (natura naturans), т.е. в то, что он результат естественно-природного развития. Всю методологическую важность строгого различения природного и социального понимал уже Б. Спиноза [7, с. 416].
Мне трудно удержаться от цитирования высказывания В. Лазуткина, которое он сделал в ходе приватного обсуждения данной проблемы, так как в этом высказывании достаточно ярко и просто обозначено непонимание сущностной природы, как личности, так и человека в целом. «Часто еще путают социальное с историческим и природное с биологическим. Между тем биологическое и социальное это этапы развития материи, уровни ее развития. Высший уровень всегда погружает в свое основание низший, включает его в себя в качестве момента, снимает его. Природное и историческое – полюса любого развития, и биологического, и социального. Это противоположности, переходящие друг в друга, а не ступени развития».
Почему именно на современном этапе развития общества так обострилась проблема понимания противоречия между естественно- (307) природным и общественно-историческим уровнями организации действительности?
Напрямую это связано с тем, что самая развитая форма отчуждения человека от самого себя сегодня доминирует в виде капитала, а он, как известно, «есть самовоспроизводящееся отношение, есть способ произвести самого себя» [6, с. 49]. И поскольку капитал самая развитая и последняя форма отчуждения, то он неизбежно на поверхность вытаскивает все прежние формы отчуждения, выжимая из них все, что они еще способны выдать в цивилизованном обрамлении, т.е. капитал стремится получить от них порцию их усилий на собственную мельницу. Поэтому-то современное буржуазное общество и вытаскивает на свет все формы порабощения человека человеком, которые знала прежняя история: рабство, закрепощение человека к естественным (к земле, воде) и воспроизводимым средствам производства, ранжирование его нормами закона и легитимизация этого ранжирования правом, и, наконец, всеобщая зависимость от денег, коими открывается доступ ко всем перечисленным формам господства.
Такая палитра отчужденных форм отношений вовсе не плод разумного поведения всех членов общества, а продукт стихии частных интересов, которые, хотя и не могут не стремиться к упорядочиванию, но достигнуть его могут лишь через собственное уничтожение, но в обратном порядке их развития. Стихия и разумность в деле обустройства общественных отношений по-человечески — вещи несовместимые. Стихия может лишь разрушать, разум — созидать, творить, а значит, он не может быть не свободным. А личности без творчества и свободы практически не существует, хотя бы уже потому, что сама личность – акт свободного (незаинтересованного, т.е. бескорыстного) творения.
Но что важнее для индивида — обнаружить себя в хаотическом потоке частных страстей, зацепившись в той или иной социальной нише в качестве его обслуживающего винтика, и благодаря этому выживать, и существовать, или в кипящем котле возмущенного разума подняться до всеобщих форм бытия, оставив позади своей частичности, ограниченность, рискуя потерять жизнь? Массовое ёрничанье по поводу поступка Павлика Морозова говорит о непонимании важности даже самой попытки подняться над кровнородственными путами патриархального уклада семьи до уровня всеобщего, до уровня интересов всего общества (всеобщности). Но меня в свое время не менее ужаснула фраза лемовского киборга, объяснившего командиру космической группы Пирксу, проводившему дознание на предмет возможности совместного полета в космос человека и робота, мотивы своего (308) лояльного поведения, которые киборгом были обоснованы тем, что если уж не суждено быть человеком, то лучше быть роботом, чем камнем. Но чем отличается профилированный индивид от этого киборга, особенно если это профилирование определяется чисто прагматической деятельностью без всякого образования, т.е. без какой-либо рефлексии той или иной исторически преходящей формы общественно-необходимой деятельности? А ведь без развития способности выстраивать объективную логику становления общества из всей цепочки предшествующих исторических фактов и событий, невозможно обнаружить и собственное лицо, собственную сущность.
Обезличенная, т.е. состоящая не из личностей, масса ежедневно и даже ежеминутно своей броуновской деструктивной суетой доказывает, что проблема непонимания своей собственной сущности давно уже не является только ее проблемой. Попытки вступить в диалог с носителями частных мнений не отступление от принципа выведения каждого на уровень всеобщности. И уж тем более не выброс белого флага перед количественно превосходящей массой носителей здравого рассудка. Просто сегодня для значительной массы населения развитых (и даже третьих) стран всеобщие формы бытия стали не чем-то отвлеченным и случайным, а актуализируются в силу того, что обмен и потребление производимых в обществе духовных и материальных благ перестали быть уделом только избранных, узкого круга так называемой элиты. Обмен и потребление (производственное) стали массовыми. Даже сама возможность обмениваться мнениями может быть положена в качестве кирпичика в действительно человеческий обмен, обмен способностями. Ведь просто обмен мнениями быстро утомляет и разочаровывает, так как не способствует подведению к общему знаменателю, т.е. к всеобщим основаниям человеческого бытия. Мнение производно от «веры, происходящей из опыта или понаслышке», а потому «обыкновенно подвержено заблуждению» [8, 59]. Поэтому вместо мнений требуется нечто другое — способность выводить эти самые
всеобщие основания человеческого бытия без того, чтобы вообще
ориентироваться на «Я» эмпирического самосознания [1, с. 134].
Опять же возникает вопрос о сути того, что можно назвать человеческими способностями, а еще точнее универсальными человеческими способностями. Здравый рассудок, не обремененный историческим сознанием, добросовестно заблуждается, полагая, что может обходиться без понимания всеобщего. Ему трудно действие по выведению синяков связать с действительной причиной их появления даже после того, как он неоднократно наступил на одни и те же грабли, так как вину за синяки у него несут грабли сами по себе, а не отсутствующая (309) у него способность обобщать.
Потенциально каждый человеческий индивид является существом универсальным. Но как эта потенциальность обнаруживается позже, как реальность? Почему универсальные способности присущи только личности как его идеальная характеристика? Да только потому, что в осмысленной деятельности, понятой как всеобщий способ возникновения предмета (круга, к примеру), и будет скрыта истина. Ив любой другой пространственно-временной действительности не нужно будет заново изобретать способ творения предмета (круга), а уж тем более ожидать, что кто-то это сделает. В посреднике здесь нет нужды. Здесь форма совпадает с содержанием и поэтому сам по себе способ творения целостен, завершен, а значит, целостен и субъект, его воспроизводящий, ибо субъект в данном случае совпадает с объектом, т.е. не с конкретным кругом, а с всеобщим способом его творения. В формировании способности обнаруживать всеобщие формы творения любого предмета, и заключается универсальная способность личности, способность все сводить в одну точку. Вот тут индивид и встречается с собой, но уже как с личностью, т.е. с существом, способным обнаружить себя в любой пространственно-временной действительности как разумно мыслящее существо.
Как и прежде, философия меньше всего склонна участвовать в судьбе каждого индивида, не вмешиваясь в его проблемы, связанные с обнаружением социальной ниши, свойственной его психическим особенностям. Пронизанная торгашеским духом, современная действительность оберегает каждого от влияния философии, морали и науки, пуская эмпирическое сознание индивида по заранее заданной для него колее. Всеобщность подменяется общечеловеческими ценностями и религиозностью. Иллюзия приобщения к многообразию форм деятельности обеспечивается лишь переводом стрелок в паучьей сети потребительских страстей. Но не уподобляется ли тогда философия секте, оберегаясь от эмпирического сознания щитом, на котором провозглашено: «не способны понимать свою сущность, диалектику общего, особенного и единичного, так это уже ваши личные проблемы».
Когда от индивида отчуждено все человеческое, и он сам потребляется как вещь, ему ничего не остается, как самому провозгласить себя личностью так, как он лично ее понимает. А как он ее понимает в себе? Как способность обсуждать любую тему, любой предмет, не утруждая себя предварительным изучением их в историческом развитии. Кто же запретит высказывать свое мнение по любому вопросу, когда свободу официально отождествили с плюрализмом? А если все же логика существа дела берет верх и не по зубам самопровозглашенной (310) личности, свою истерику по этому поводу он пытается спрятать за всем набившую сегодня оскомину фразу: «я такой, какой есть и не надо меня менять, кому не нравлюсь, можете со мной не общаться».
Однако не так уж и безобидна иллюзорная всеобщность и бутафорское единство многообразного (конкретного). Когда на просторах информационного поля ежедневно рушатся перегородки, таят и становятся прозрачными различного рода видимые препятствия к многообразию вещных ценностей, паника и суетность, при стремлении физически объять необъятное, неизбежно перерождаются в пассивно депрессивное состояние психики, в разочарование. Вещную зависимость и роковую неповторимость своей судьбы эмпирическое сознание оберегает как от Бога данную характеристику его уникальной личности, трогать и изменять которые, все равно, что покушаться на все мироздание, а по сути, на свободу совести на его религиозное сознание. Объяснить такую реакцию можно приведением следующего высказывания. «Религия полна противоречий. С одной стороны, она как бы утверждает человека в его человеческом бытии, связывает людей в общности их представлений через единое, пусть и иллюзорное начало. Но, с другой стороны, это полный отказ от своих человеческих потенций, погружение в сомнамбулу, полное смирение с существующим. А потому и полное подчинение существующему. Внешнее насилие условий и обстоятельств бытия переходит в форму самонасилия» [5, с. 12]. О какой мотивации к активному формированию собственных универсальных способностей у такого индивида может идти речь?
Когда-то Диоген выбросил свое последнее имущество (кружку для воды), глядя на мальчика, черпающего воду ладошками, поняв, что можно обойтись и без нее. Мы с ума сходим, закидывая с утра в различные емкости все предметы цивилизации, благодаря которым пространство и время уподобляются (вместе с нами) шагреневой коже. Монотонные патриархально-семейные, кастовые, национальные, идеологические и даже профессиональные рамки, вчера еще легко ограничивающие и определяющие жизненное пространство, и способы поведения в нем каждого, сегодня не выдерживают конкуренцию с вещным многообразием.
Человеческое сообщество на планете Земля все больше становится похожим на огромный греческий полис, в котором уклониться даже от простого созерцания политической жизни и многообразия субкультур проблематично. Бойню и истязания тел сегодня вынужденно заменили завуалированной бойней и истязанием человеческих душ, то есть, бойней и истязанием психики. Демонстрация душевных ран, (311) доведенная до высшей степени искусства, стала почти обязательным мероприятием при обсуждении жизненных проблем. А вот «зализывать» душевные раны осталось делом сугубо личным, интимным.
Боль от физических ран забывается быстро, и вспоминается лишь при виде рубцов от них, поскольку они памятны, если понимать память как ее верно понимали не только физиологи, скажем, Сеченов, но и столпы философии, Гегель, к примеру. А вот душевные раны, в отличие от физических, имеют ту специфику, что они, как правило, бесконтрольно уходят в область бессознательного, и уже потом незримо становятся ближайшей причиной заболевания того или иного органа индивида.
Способность глушить физические симптомы заболевания не стала панацеей от болезней, пока человечество не научилось вытаскивать наружу из лабиринтов бессознательного ближайшую причину заболевания – душевные травмы. Это величайшее достижение медицины стало одновременно очередной величайшей иллюзией эмпирического сознания о его абсолютной суверенности по отношению к социуму. Японцы даже научились прятать и оберегать этот мнимый суверенитет не только друг от друга, но и от суждений общественности вообще и ближайшего окружения в частности.
Вот и получается, что если и достигается иллюзия гармонии и понимания, то только в среде одинаково травмированных персон, осознанно или неосознанно разместившихся по палатам то в виде религиозной секты или конфессии, то в виде социальной ниши в виде семьи, касты, сословия, профессиональных, политических, элитных и т.п. образований.
А потому-то каждый и гнездится в той или иной социально-политической нише, что существующая система общественного разделения труда (капиталистическая частная собственность) вынуждает каждого обмениваться не способностями, а вещами, предлагая порой и себя как вещь, если нет ничего другого. А на действительные внешние условия, травмирующие человеческое сознание, уродующие его мышление, государство накладывает табу, провозглашая эти условия священной коровой. Чтобы понять это, достаточно провести даже поверхностный анализ конституции любого буржуазного государства, в том числе и Российского.
Ну что есть, то есть, тут волшебной палочкой не взмахнешь и не отменишь действительность, а жить-то надо. Что делать?
В нагромождении случайных фактов и вещей необходимо учиться выводить всеобщий вектор развития лично, превращая возможность в действительность. Но разве можно возможность превращать в (312) действительность, если предварительно не раскрыть содержание обоих понятий? А сам процесс их раскрывания неизбежно преподнесет пытливому уму весь спектр категорий диалектической логики, овладение которой и есть присвоение тех самых универсальных способностей, которыми может обладать развитая личность. По-человечески смотреть на действительность, значит научиться понимать логику разворачивания идеального, научиться, чтобы уметь понимать разницу между миром идей и миром вещей. А различать-то нужно, ибо и тот и другой существует объективно. Поэтому не мудрено, что часто эмпирическое сознание путает вещь в голове с вещью вне ее.
Личное участие в выявлении идеальных форм человеческого бытия, а не пользование готовыми результатами, формальными ответами, и формирует ту самую универсальную способность, обладание которой позволяет ориентироваться без посредников.
Способность действовать без посредников, и есть одна из характерных черт личности. Всю логическую цепочку становления любого предмета культуры можно и нужно учиться разворачивать самостоятельно, лично. Если будет не по́нято хотя бы одно звено, или вместо непонятого будет вставлена кем-то подсказка для скрепления всего ряда становления идеального пусть даже и правильно сформулированная, можно считать, что именно в этом пробеле человек потерялся, его личное присутствие было устранено либо обстоятельствами, либо самим индивидом.
В пробеле в индивиде физически ничего не исчезло, исчезло животворящее начало человека, его личность, его личное деятельное начало, его деяние, творение себя через выявление идеального, через разворачивание понятия. Вот почему можно знать многое, но при этом ничего не понимать. При непонимании существа предмета, о предмете можно изъясняться лишь на языке готовых штампов, шаблонов, заготовок, аналогий и т.п., но тогда шаг влево, шаг вправо незамедлительно выявит то самое обстоятельство, что индивид в предмете лично себя-то и не обнаружил, потому что не обнаружил собственные основания самого предмета. Предмет для него остался вещью, чем-то, что вещает, что она есть, но не выражено отношение, заинтересованность этой вещью со стороны индивида. В силу случайных обстоятельств, по сути, просто столкнулись две вещи. Возможны даже физические следы от этого столкновения, к примеру, синяк от черенка грабли.
Хорошо, если при таких обстоятельствах место логики занимает аналогия, как наихудшая, по выражению Ильенкова, форма познания, а то чаще всего и этого нет. Аналогия, конечно, нужна и, скажем, она (313) допускается в правоприменительной практике, но только потому, что те отношения, которые вынуждены регулировать по аналогии права или по аналогии закона, еще не стали или не могут стать всеобщими, не обрели устойчивую закономерность. Личность обнаруживается только через предметную общественно значимую деятельность, в том, что она способна в массе фактов и обстоятельств увидеть и сформулировать закономерность. Способ действия с этими предметами и фактами заданы ими самими, их общественной (общей для всех) функции, так как сами факты и предметы продукт коллективных усилий, продукт общественных отношений. «В самом деле, если вы под «способностью» понимаете реально осуществляемое умение действовать с предметами определенного рода, то ответить на вопрос: «Что такое способность?» – значит обрисовать реальный способ действий человека по его предметному составу» [3, с. 376].
Отсюда совершенно правильное выведение Ильенковым роли педагогики, коль уж не принимается любое теоретизирование по поводу робинзонады в становлении личности. Педагогика – это не назидательность и даже не совокупность методик по передаче формальных знаний. Сегодня ученик – это не куприновский «естественный человек» типа Ярмолы Попружука, не способного на обучение в силу явно ограниченного социального пространства и собственной ленивости. Деньги и капитал – это такие хлысты, от соприкосновения с которыми трудно усидеть на месте.
Если не вдаваться в тему роли педагогики в формировании универсальных способностей личности, то достаточно будет сказать, что педагог сегодня просто обязан находиться в позиции ученика по отношению к основному предмету своей деятельности – к ребенку, как к своему главному учителю. Предметная область знаний, освоенная ранее учителем, лишь опосредованное звено в треугольнике: «я» — «не-я» и предмет культуры.
Современный ученик для педагога – это уникальная и неповторимая заготовка, в которой нужно выбросить все лишнее или добавить что-то такое, что позволит соответствовать идеальной форме человеческого существа. Но шлифовать собственный идеальный образ должен сам ученик, педагог лишь незаметно для ученика ставит его в условия, внутри которых ученик вынужден преодолевать сопротивление, как своего тела, так и внешних вещей, и обстоятельств, формируя в этом преодолении способность творить (конструировать)заново общественно значимые отношения и предметы культуры, а значит, творить и востребованную в своем лице личность.
Ведь педагог – это то «я», через которое в другое «я» вдыхается (314) чистое «я», чаще всего неизвестное основной массе педагогов. Ученик не должен стать копией педагога или копией другого «субъективного я». В образовании не должно быть тиражирования характеров. Это в принципе недопустимо, если речь идет о формировании личности и его универсальных способностей, хотя сплошь и рядом именно этим официальное образование и занимается. Универсальные способности потому и нужны личности, чтобы потом не скрещивать мнения, субъективные «я», в кровопролитных баталиях по поводу доказывания правильности видения предмета с определенного угла его созерцания, с позиции ограниченной формы деятельности по отношению к предмету, а по сути, всего-то лишь с позиции частного, торгашеского интереса.
Правда, возникает проблема нравственно-этического характера, является ли общественно-востребованный предмет культуры, как и сама творящая ее личность, условием сохранения и развития всякой жизнедеятельности или нет? Производство оружия на заводах страны, ведущей освободительную войну, и производство их же на заводах страны агрессора, одна и та же деятельность. Но в одном случае результаты труда используются во имя жизни, а в другом — во имя смерти. В одном случае, человек руководствуется интересами всего человеческого рода, в другом оправдывает свои преступления интересами нации.
Вот тут-то и возникает необходимость, и даже потребность, выйти за рамки собственной деятельности, собственного поведения, взяв на себя личную ответственность за этот выход, согласуя его уже с этическими, правовыми, политическими и даже с эстетическими нормами, бытующими в обществе. Но согласовывать собственный (личный) поступок с указанными нормами не просто, и он требует особого рода мужества.
На одном из участков военных действий во Второй мировой войне при артобстреле немецкими войсками советских оборонительных укреплений вдруг перестали взрываться вражеские снаряды. И в одном снаряде оказались листовки, в которых было написано «чем можем, тем поможем». Вот и образец личной ответственности за свой поступок немецких рабочих, изготовляющих снаряды для фронта. В этом поступке рабочие поднялись над групповым эгоизмом, культивируемым фашисткой Германией в период власти нацистов, до интересов всего человеческого рода. В этом проявились их универсальные способности собирать в одну точку меру добра и зла.
Сколько раз мораль натыкалась на проблему понимания существа дела с одновременной попыткой вычислить степень значимости в нем (315) отдельного индивида. Но как не веди счет, статистика здесь будет неуместна, ибо в каждом случае натыкаешься либо на трагедию, ответственность за которую возлагают на внешние по отношению к индивиду обстоятельства, либо на драму, в которой индивид сам себя поставил в позицию жертвы. Но даже в последнем случае будет ли правомерным обвинение в этом индивида и только его одного?
Так или иначе, обойти индивида при обсуждении проблем формирования универсальных способностей личности, достаточно проблематично, ибо он всегда реален и конкретен, поэтому он не перестанет быть проблемой не только для себя, но и для окружающих его таких же индивидов, каждый из которых желает иметь дело с личностью и быть самому личностью.
Литература
1. См. Гегель: Наука логики, Т. 1. М.: Мысль. С. 134.
2. См. Гегель. Феноменология духа. М., 1959,. Т. ΙV. С. 7.
3. Ильенков Э.В. Гегель и проблема способностей / Философия и
культура. М. Политическая литература, 1991. С. 376.
4. Ильенков Э.В. Что же такое личность /С чего начинается личность/, М., Политиздат, 1983. С. 332.
5. Лобастов Г.В. Сократ, Иисус Христос и Эвальд Ильенков: реминисценции смыслов», в сборнике Философско-педагогические этюды. — М. Микро-принт, 2003. С.12.
6. Платонов С. После коммунизма. — М. Молодая гвардия, 1991. С. 49.
7. См. Спиноза Б. Избранные произведения в двух томах. Т. 2 — М.
Политиздат, 1957. С. 416.
8. Спиноза Б. Об усовершенствовании разума. М., ЭКСМО—ПРЕСС, ФИЛИО Харьков. 1998. С. 59.
