Не секрет, что в советское время езда в маршрутном такси была некой роскошью для людей, которые нередко опаздывали на работу или учебу. И многие опаздывали чаще всего не из-за деловой занятости, а из-за оттягивания встречи с работой или занятием, на которые и смотреть-то не хотели, не то, чтобы что-то делать сверх рабочего времени. Но, надо, значит надо, и тогда неприятные моменты ожидания встречи с нелюбимым делом сокращали те самые маршрутные такси, прозванные в народе маршрутками. В них, как и в любом общественном транспорте, всегда происходили, и будут происходить, на первый взгляд, незначительные события, но именно по ним можно было угадывать, что нас может ожидать в будущем за их пределами. Тут и гадалки не нужны, и карты Таро излишни.
Да, мы боимся опоздать туда, куда не спешим, и поэтому вынуждены делать вид, что нам некогда замечать неприятные мелочи жизни, и уж тем более реагировать на них.
Считалось, что очень повезло, когда маршрутка была полупустой. Тогда человек, законно занявший свое место в кресле, спокойно доезжал до своей работы, что называется, не мятый и не клятый. Значительно хуже было, когда маршрутка была забита полностью, но, довольно-таки часто их водители все равно останавливали голосующим, зная по своему опыту, что салон такси будет опустошаться через две-три остановки.
Перед перестройкой каждый зарабатывал не только как мог, но и даже как хотел. Частная инициатива лезла изо всех дыр человеческой натуры, и поэтому водители маршруток позволяли пассажирам набиваться в салон ровно настолько, насколько они сами могли договориться о дележе сидячих кресел между собой. А если делить было уже нечего или невозможно, то в столичном городе одной из среднеазиатских республик, где я имел счастье жить, негласно допускалась перевозка пассажиров сверх всякой разумной нормы. Мера разумности при наполнении салона маршрутки определялась самими пассажирами, которые соглашались или отказывались использовать корточки в качестве способа сидения в невысоком салоне маршрутки, каковыми были прибалтийские модели маршруток модели РАФ. А если физические возможности пассажира не позволяли ему долго сидеть на корточках, то он ждал другой маршрутки, наполненность которой соответствовала его физическим возможностям.
Случалось и такое, что в маршрутке было очень мало пассажиров. Севший в нее очередной пассажир, как правило, прошмыгивал на одно из задних сидений и только потом передавал впереди сидящему пассажиру деньги для водителя. Чаще всего пассажир, назначенный другим пассажиром на должность личного кондуктора на одну поездку, шел через весь салон и выполнял функцию кондуктора, передавая водителю деньги, отрывал билет и, возвратившись на свое место, отдавал сдачу, если таковая предусматривалась, пассажиру доверителю.
Что там говорить о маршрутках, нередко можно было наблюдать точно такую же картину, когда пассажир, зайдя в заднюю дверь общественного транспорта, в салоне которого только на задних сидениях восседали еще два-три пассажира, все равно передавал на билет деньги уже сидящим в общественном транспорте пассажирам. И даже в этих случаях пассажир, которому передали деньги, шел через весь салон, брал билет, возвращался на своё место и передавал билет вновь севшему пассажиру. Случаи, когда ленивых пассажиров посылали самих к водителю, или куда подальше, были, но они были достаточно редкими. Возможно, что самим фактом передачи денег на билет другому пассажиру означало только одно, что таким образом одновременно пассажиром-кондуктором выполнялась функция контролера. А пассажир, передавший деньги на проезд в почти пустом транспорте другому пассажиру, мог считать, что едет с чистой совестью.
В один из дней, когда опаздывал на работу, остановил уже полностью забитую пассажирами маршрутку, в которой было единственное место, и, как раз около входной двери. Я сел на это кресло с надеждой, что доеду до работы никем не побеспокоенный. Как назло никто из пассажиров долго не выходил, а водитель маршрутки остановил голосующему вне остановки молодому парню местной национальности. Он зашел в салон в полусогнутом виде, и присел на край моего кресла, тогда я слегка подвинулся, как бы давая ему возможность задействовать как можно больше площади его пятой точки, чтобы ему было более удобно сидеть.
Парень тут же стал ерзать, двигая меня еще дальше, и, недолго думая, сказал, что ему неудобно сидеть, и что я должен еще подвинуться. Начиналась мини сказка об избушках лисы и зайца. То, что ему было неудобно сидеть, это было понятно и без его комментариев. Затем он вновь сам стал меня выдавливать из кресла сиденья так, что теперь уже я оказался в положении чуть ли не на корточках сидящим. Я сказал молодому человеку, что он не мог не видеть, что сел в маршрутку, в которой все сидячие места уже были заполнены, и сразу же задал ему вопрос, за какие заслуги я вообще должен ему создавать удобства? Но было очевидно, что менять свое более удобное положение парень уже не собирался. Не желая окончательно себе портить настроение, решил доехать на работу в более невыгодном положении, чувствуя на себе неодобрительные взгляды некоторых русскоязычных пассажиров. Остальные делали вид, что вообще ничего такого, что могло быть достойного внимания, не произошло.
Парень проехал две-три остановки, затем, исчерпав лимит времени бесплатной поездки, немного развернулся в сторону рядом находящейся кассы для билетов, прилюдно монеткой ударил по её крышке, будто он её бросил вовнутрь кассового аппарата, покрутил колесико и оторвал себе билет. Затем он сделал вид, что увидел что-то такое интересное по ходу движения маршрутки, рассеяв, таким образом, слегка возмущенное внимание пассажиров к его мелкой афере с билетом.
На этом парне была надета дорогая кожаная куртка черного цвета с несуразными металлическими заклепками и даже с аксельбантом. На передней правой части воротника куртки был прикреплен металлический ромб, который использовался во Второй мировой войне в качестве знака различия в немецкой армии.
Я посмотрел на ромб, на его руку, в которой он зажал билет для проезда в маршрутке, и сказал, что этот ромб ему как раз к лицу. Сразу после моих слов его лицо засияло наглой самодовольной улыбкой. Мне показалось, что мои слова он воспринял как комплимент. Он продолжал жевать резинку, отсев от меня через некоторое время на освободившееся кресло, и его тонкие жилы на лице и скулах активно двигались. При этом молодой человек все время держал зубы чуть открытыми, казалось, что его тонкие губы не могли обеспечить полное закрытие рта, а с лица не сходила легкая безадресная улыбка, самоуверенная улыбочка халифа на час, возомнившего, что он единственный из присутствующих обладал абсолютной истиной.
Я и этот самый халифчик вышли вместе на одной и той же остановке возле института, где я работал. После обеда я должен был принимать экзамен у студентов-заочников.
Группа заочников была большая, и экзамен длился долго. В конце экзамена зашел студент, который был из числа тех, кто обычно заходит в конце, в надежде, что принимающий экзамен преподаватель к концу выуживания знаний устанет и потому готов ставить любую положительную оценку, если для этого было хоть какое-то малейшее основание. На этом студенте была черная куртка с заклепками, аксельбантом и металлическим ромбом на воротнике.
Студент-заочник сделал вид, что видит меня в первый раз. Он подошел к столу, за которым сидел я, и стал выбирать экзаменационный билет, предварительно долго просматривая их, так как у меня был обычай класть экзаменационные билеты не в перевернутом виде. По тому, как долго студент вчитывался в тексты билетов, было видно, что их открытость его совсем не смущала, в отличие от большинства других студентов, которые явно чувствовали себя неловко, когда чуть дольше обычного задерживались при выборе экзаменационного билета.
Студент сел за самый дальний стол в аудитории и стал пытаться достать из своей кожаной куртки с ромбом шпаргалку, чтобы подглядеть в неё. Я подошел к нему, попросил достать из кармана все шпаргалки, что он и сделал, нашел ту, которая больше всего подходила к вопросам в его билете, и положил выбранную мною шпаргалку перед ним. Затем открыл учебник, заложил страницы, на которых он мог бы найти ответы на поставленные в билете вопросы, передал книгу студенту и сел на свое место. Мои действия не очень смутили студента-заочника. Он стал судорожно писать на листке ответы, заглядывая то в шпаргалку, то в учебник. Когда дошла его очередь отвечать по билету, он сел передо мной и начал читать ответ с листа бумаги. Я забрал у него лист бумаги и предложил отвечать самостоятельно.
Студент-заушник (так обычно называли нерадивых студентов заочников) долго молчал, но так и не смог ответить, ни на один вопрос по билету, в том числе не смог ответить, ни на один наводящий вопрос по нему. Затем я задал горе-заочнику несколько дежурных вопросов, знание которых предполагалось обязательным. На них он также не смог ответить. Я его спросил: «Что, никак не получается занять хоть какое-то место в сдаваемом предмете? Ну, уж, извините, тут нет моей вины, что в этой аудитории наши маршруты пересеклись. Лично мне не очень-то хочется, но придется встретиться с Вами на экзамене еще раз, как только будете хоть что-то знать».
Студент-заочник еле слышно сказал, что ему попался трудный билет, а так он читал весь учебник, на что я ему ответил, что билеты на экзаменах – это не билеты в маршрутках отрывать мошенническим образом, если нет никаких знаний, то извините уж, смухлевать не получится. После этих слов «студент-заушник» встал со своего места, посмотрел на меня злым взглядом, пихнул ногой стул, который мешал ему пройти между столами, которые к концу экзамена стояли неровными рядами в аудитории, и вышел из помещения. Лично я больше его в институте не видел. Разве только что когда он был в толпе молодых людей, участвовавших в известных беспорядках на улицах города в период разгула охлократии. Возможно я ошибся, полагая, что видел именно этого молодого человека, уж больно много было молодых людей, которые походили друг на друга не только одеждой, но и определенным поведением, выделявших их в толпе.
Эпизоды в маршрутке, в общественном транспорте, и этот парень, обладающий вопиющей наглостью, напомнили мне еще одну возню за более уютное место в местах случайного пересечения людей. Как-то я полетел в Москву на научную конференцию, поскольку высланные мною тезисы научного доклада, были одобрены и допущены оргкомитетом конференции. Вместе со мной в Москву полетел мой сослуживец и школьный друг, маршруты с которым у нас совпали, и поэтому туда и обратно мы летели на самолетах одними и теми же рейсами.
Когда мы летели в Москву, рядом с моим другом сидели незнакомые нам люди. Поскольку мой спутник был очень коммуникабельным, он дружелюбно проговорил с ними о чем-то все полетное время. Прилетев поздно вечером в аэропорт Домодедово, мы прошли в здание аэровокзала. Так как громоздкого багажа у нас не было, то нам и нечего было получать. Но мой друг стал каким-то образом все время отрываться от меня, но этот отрыв длился недолго. Мой товарищ объявил мне, что с соседями в салоне самолета он договорился, что до утра переночует у них. Ну, договорился, значит, так тому и быть. Я остался в зале ожидания аэропорта до утра один, а на следующий день мой друг самостоятельно приехал в пансионат, где проходила научная конференция.
Он не относился к числу её участников, а значит и не оплачивал путевку, которая позволяла проживать и питаться в пансионате, но заходил вместе со мной в столовую как участник конференции, набирал все, что ему хотелось, и, таким образом, сэкономил на еде, как, впрочем, и на ночлеге, так как свободных мест было много и он легко определился и в этом. Периодически он исчезал днем, попутно делая дела, связанные с его командировкой. Поскольку эпоха так называемого социализма закатывалась, то учет и контроль стал договорным, в чем-то совпадая с наивным доверием, которое до сих пор успешно эксплуатируется теми, кто считает себя умеющим жить.
На обратном пути нам вновь нужно было несколько часов ждать вылета нашего самолета, и мой друг пригласил меня к своим знакомым. Знакомые моего попутчика жили недалеко от метро «Аэропорт», станция которого находилась рядом с аэровокзалом, с коего мы и должны были поехать в аэропорт Домодедово.
Я тогда спросил своего друга, — а удобно ли, что ты меня притащишь с собой к людям, которые меня совсем не знают? На что он мне ответил: «Что значит неудобно? Разве ты виноват, что ты есть»? Не знаю почему, но я тогда промолчал и ничего не сказал в ответ своему товарищу на его высказывание. Но мне подумалось, а разве при произнесении слов «я есть!», для человека другие вопросы становятся несущественными? Я есть кто? Я есть для чего? Я есть почему? и т.д.
В гостях мой друг вел себя достаточно раскованно, не отказываясь от предложенной гостеприимными хозяевами еды, а затем и добавки. Я же ограничился только вторым блюдом, поскольку считал, что эти люди не виноваты, что я есть, и с моей стороны будет неприлично создавать для них незапланированные и не предвиденные хлопоты.
Когда приземлились в столичном аэропорту республики, откуда вылетели в командировку, несколько пассажиров почему-то пытались пройти в передний салон, чтобы туда заглянуть. Стюардесса с раздражением пыталась вернуть любопытствующих пассажиров на их места, говоря, что они рано встают с них. Один из пассажиров с укором сказал стюардессе, что она делает неправильно, не давая им взглянуть в передний салон самолета. Он сказал это так, будто его не допустили посмотреть диковинное животное и, тем самым, лиши чего-то важного и очень нужного.
Оказалось, что в качестве простого пассажира в самолете летел тогда еще опальный политик. Когда я спустился по трапу самолета и пошел к выходу, «Герострата» от политики окружили корреспонденты и лидеры политического движения в республике под названием «Ростохез».* Тогда еще подойти к месту, где брали у оппозиционера-марионетки интервью такие же оппозиционеры, можно было беспрепятственно. Немного послушав то, о чем он говорил, я понял, что для него является нормальным, если республика будет добиваться абсолютного суверенитета. Позже услышал примерно такие же призывы и от другого его подвижника в ранге союзного академика-физика, но уже на главной площади города, где происходили основные политические митинги.
В такие минуты ко мне приходила мысль, что если уж предводитель нуворишей считает, что становому хребту союзного государства нужно подвинуться, чтобы было удобнее сидеть новой власти на местах и в центре, и воплощать либеральные идеи, то маршруты многих людей трагически разойдутся всерьез и надолго. А если и будут сходиться, то без скрещивания «мечей» и трагедий не обойдется. Так и случилось. И что бы этот случай произошел, экзотическому политику пришлось подвинуть с политического трона первое лицо союзного государства, чтобы занять его место на руинах некогда самого могущественного политического образования с уникальной исторической общностью людей. Видимо он тоже рассудил о том, что он не виноват, что он есть.
Маршрутки, это самые короткие по времени эпизоды нашей жизни, в коих пересекаются и сталкиваются люди с разными целями и судьбами. А сколько их, этих мест, от коммуналок до целых государств, где пересекаются судьбы людей, оказывающихся в этих подвижных и неподвижных «маршрутках», и оказывающихся не просто так, а с уже жесткими предубеждениями, изменить которые дорогого стоит или просто невозможно? И тогда маленькие и большие трагедии в местах пересечения судеб становятся неизбежными.
Что касается традиционных маршруток, то они не исчезли, а наоборот, постепенно заняли место значимого общественного транспорта, переставшего быть роскошью. Ну, а те, которым разрешили больше не смущаться, когда они кого-то теснят с занятой социальной ниши, достаточно быстро приобрели в новых политических реалиях собственные автомашины, как вещные признаки свободы передвижения по, якобы, персонально выбранному маршруту. Но делить с кем-либо их, и конечные точки прибытия после каждой поездки, отныне они могли теперь позволить себе исключительно по своему усмотрению. Всякие возражения и даже корректировка маршрута могли закончиться высаживанием в любом месте, да еще и без обратного билета.
Среди так называемых успешных и неуспешных людей мало тех, кто желал бы поразмыслить над тем, что все мы мчимся на одной маршрутке под названием Земля, и, к счастью, пока еще из года в год по одному и тому же маршруту. И за эту роскошь многие платят просто пустым стуком монетки, абсолютно при этом не смущаясь, и не боясь, что возможно придется в шестой раз очно сдавать прямо в этой маршрутке экзамен на звание человека разумного. А вот сдадим ли, если до сих пор не выучены уроки, которые не раз Земля преподносила человечеству открытым текстом!?
________________________________________
* Тадж. «Ростохез» — возрождение.
