Почему Маркс не мог быть не коммунистом

Данная статья является рабочей версией для сборника научных статей, посвященных 200-летнему юбилею со дня рождения К. Маркса. В статье в сжатом виде показан единственный способ уничтожения частной собственности, и логику этого способа Маркс вывел из самой действительности, а не подгонял действительность под искусственные теоретические рассуждения, в чем совершенно напрасно  и нередко обвиняют его противники. Любой представитель левого крыла политического спектра, не понявший и не принявший его теоретические выводы по уничтожению частной собственности, не вправе претендовать на лидерство в политике от имени трудового народа. После опубликования данной статьи в научном сборнике, будет размещен отредактированный вариант статьи.

ПОЧЕМУ МАРКС НЕ МОГ БЫТЬ   НЕ КОММУНИСТОМ.

В деяниях неординарной личности отражается логика исторического развития конкретной эпохи, поэтому о ней можно размышлять, но никак не судить её, воображая себя судьей, наделенного, якобы, полномочиями выносить творчеству такой личности обвинительный приговор, не подлежащий обжалованию и пересмотру. Это все равно, что судить  истину, которая порождена самой действительностью. Истина, выведенная из действительности, становится связующим звеном между прошлым и будущим, т.е. она становится частью всемирной истории, а для неё, как известно, сослагательное наклонение не приемлемо.

В хаотичной мозаике современной общественной практики всё яснее стали вырисовываться черты теории, в которой уже давно были обозначены пределы развития и неизбежность гибели современной цивилизации, в основании которой лежит частная собственность. В связи с высокой степенью обострения противоречий внутри самой частной собственности в развитых странах планеты, которые сегодня разрослись до глобальных масштабов, стал более интенсивно осуществляться поиск оптимальных способов их разрешения. Поэтому ничего другого не остается, как через призму вызревших противоречий осуществить добросовестный анализ основополагающих выводов в интеллектуальном наследии человека, который был рожден в сердцевине частной собственности и чей двухсотлетний юбилей со дня рождения отмечается в 2018 году.

Плоды его деятельности достались всему человечеству, но им они так и не были оценены и приняты в должной мере. Хотелось бы надеяться, что еще не поздно переосмыслить оставленное им научное богатство через призму современных социальных проблем и положить его в основу их разрешения. Безоговорочный отказ от него равносилен отказу от будущего. Совершенно очевидно, что сегодня речь может идти только об идейном наследии Карла Генриха Маркса, чей интеллектуальный  подвиг сделал его самой величайшей личностью за всю историю человечества.

Чтобы понять всю непреходящую ценность сделанного Марксом, нужно не только беспристрастно изучать все труды самого мыслителя, ничего к ним не добавляя и ничего из них не изымая, необходимо еще и принять сделанные в них фундаментальные открытия, поскольку только благодаря этим открытиям можно до конца понять логику доисторического развития человечества. А чтобы не затеряться в многочисленных доводах и аргументах, которыми Маркс обосновывал материалистическое понимание и естественной и человеческой истории, необходимо от начала и до конца положиться исключительно на научные методы в познании действительности, которыми сам мыслитель не только виртуозно владел, но и развил их до совершенства. Другими словами, необходимо «понять «становление природы человеком»*(*К.Маркс. Экономическо-философские рукописи 1844 года. Собр. соч. т. 42, с. 125) (Маркс), описать природу так, чтобы было понятно само существование человека» (Пригожин). Отсюда следует, что не только анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны, но и анатомия обезьяны ключ к анатомии человека». (Науменко Л.К. Бытие, как проблема диалектической логики. «Онтос», «гносис», «логос». Пленарный доклад. Материалы XІV Международной научной конференции «Ильенковские чтения – 2012» ч. 1 М. 2012, с. 23.) Вот этими-то ключиками и нужно попытаться разомкнуть противоречие между Природой (общим) и человеком (особенным), между индивидом (частным) и обществом (целым).

Но поскольку осознать весь масштаб и непреходящую ценность сделанного Марксом невозможно вне жизни самого близкого его друга и соратника Фридриха Энгельса, то было бы справедливым и правильным рассматривать каждого из них через призму их совместной деятельности, несмотря на все те различия, которые были в их характерах и условиях личной жизни. Богатство их идей, которые они совместно выстрадали, также оставлено всему человечеству, хотя понять и принять это наследие смогут только те, кто не предполагает, будто мыслит диалектически, но именно так и мыслит.

_________

Итак, начнём по порядку. Маркс не был бы Марксом, если бы он, находясь в состоянии поиска истины, не понимал что́ она, в сущности, есть. Марксом человечеству вручены методологические ориентиры в специфическом пространстве научного мышления,  овладев которыми трудно разминуться с истиной. Но из-за систематических набегов на научную методологию Маркса и совершения в ней идейными противниками мыслителя идеологических диверсий, обыватель вынужден  оперировать тем, что не имеет никакого отношения к марксистской научной методологии. Оперируя искаженными понятиями и категориями диалектической логики, обыватель неизбежно приходит к ложным заключениям о действительности, после чего ему ничего не остается, как объявить всё учение Маркса несостоятельным.

При этом истина в моменты её поиска, как в прошлом, и тем более в нынешней действительности, не стоит в стороне, ожидая, когда ищущий её субъект случайно обронит на неё свой взор. Как, впрочем, она и не прячется от пытливого ума, поскольку ей нет дела ни до ищущего её субъекта, ни до его желаний. Истина сама по себе существует без каких-либо духовных, и тем более, эмоциональных излишеств. Она просто есть как объективный факт, поэтому её название (совершенно не случайно) перемежевывается со словом — есть. Истина – это и есть то, что есть! Но в каждом вопрошающем об истине сидит своего рода Понтий Пилат, который будет пытаться завести его в тупик простыми вопросами – а что же, все-таки, есть такое истина? Если истина – есть то́, что есть, то с какой стати возникает необходимость искать то́, что уже существует как объективный факт?

Истина, как объективный факт, к самой необходимости её поиска безразлична. Следовательно, дело не в истине, как в существующем факте, а в том, перед кем этот факт явился с необходимостью, т.е. почему этот факт невозможно обойти стороной. И как проявил (явил) себя тот или иной факт, что он стал либо преградой, либо условием для особого рода активности субъекта. Виновата ли в этом особого рода  активность субъекта в отношении факта или он (факт) сам объективно существует таким способом, что неизбежно становится препятствием или основанием для активности субъекта?

Следуя в русле подобных рассуждений, разум неизбежно вынужден будет осуществить исследование самой природы активности субъекта, т.е. не только того, кто́ действует, но и того, как и почему действует субъект. Проще говоря, перед добросовестным исследователем неизбежно встанет проблема понимания не только того, кто́ действует, но и того, почему этот кто-то вынужден действовать с необходимостью именно так, как он действует в каждый конкретный промежуток времени и пространства. Если исследователь рассуждает без учета необходимости бытия вещи, ставшей предметом его изучения, познание становится бессмысленным и бесполезным занятием.

При этом надо иметь в виду, что познание, как и развитие, вне особого рода деятельности невозможно. Именно поэтому Маркс, говоря о предметно-преобразующей деятельности, как об исключительно человеческой  деятельности, порождающей всё многообразие человеческой культуры,  настаивал на том, что «при уяснении всякой исторической действительности необходимо, … первым делом учесть указанный основной факт во всём его значении и объёме и предоставить ему то место, которое он заслуживает». (К. Маркс и Ф. Энгельс. «Немецкая идеология». Собр. соч., второе издание, т. 3. – М.: Политическая литература, 1955, с. 27)

На что направлен подлинно человеческий способ деятельности и что это за способ деятельности? Прежде всего, он направлен на саму реальность, которую не следует искать за облаками. Этимология слова объект в латинском языке означает впереди лежащий, что в русском языке обозначается как предмет, т.е. то, что передо мной существует как уже метнутый (Л. Науменко). Соответственно, субъект – это тот, кто под объектом («суб» в латинском языке означает приставку «под»). Но активность субъекта не предполагает постоянное нахождение субъекта под предметом или даже постоянное нахождение перед предметом. Объект, т.е. предмет, активностью (особого рода деятельностью) субъекта должен быть преодолен, т.е. оставлен позади как необходимый предмет бытия самого субъекта, необходимый предмет самого процесса становления его как некоего целостного образования. Другими словами, предмет деятельности должен не разрушать субъекта, а быть безусловным основанием для его деятельности, а, значит, и развития. Но целое потому и целое, что в нем никогда не утрачивается  ни один из его  атрибутов (неотъемлемых свойств), т.е. каждый атрибут в нем возникает и функционирует с необходимостью, как результат взаимодействия внутреннего и внешнего.

Означает ли это, что любое взаимодействие  можно расценивать как основание для понимания активности любой вещи, как активности именно субъекта, поскольку только «взаимодействие является истинной causa finalis (конечной причиной В.К.) вещей»? (Ф. Энгельс. Диалектика природы. К. Марк  и Ф. Энгельс, Собр. соч. 2-е изд. т. 20 с. 546).   Обыватель, когда он начинает философствовать, обязательно во всяком взаимодействии усматривает однолинейную и жесткую детерминированность причины со следствием. При формальном соотнесении взаимодействующих вещей,  к примеру, воздействие потока воды на преграду в виде впереди находящихся валунов, мы вынуждены течение воды расценить как активность субъекта, а каменные валуны, пассивно противостоящие потоку воды, как объекты. Очевидно, что при таком формальном подходе при анализе взаимодействующих материальных образований невозможно обнаружить ни то́, что может характеризоваться как объект, и, тем более, ни то́ кто (или что́) может характеризоваться в качестве субъекта. В подобных случаях изначально отсутствует целеполагание в активности того, кто должен и может проявить себя, как субъект. Хотя уже в этом естественно-природном взаимодействии усматривается то, что даже сама по себе «природа является пробным камнем для диалектики…».(К. Маркс. Ф. Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке» ПСС. т. 19, с. 205.)

В конце концов, если отбросить болтовню о мистике и религии, то природа сама на себя же и воздействует, следовательно, она есть объект и она же проявляет себя как субъект. Но в каких случаях о ней можно говорить исключительно как о субъекте?

Для Маркса и Энгельса после их совместных и независимо друг от друга исследований всех открытий в области естествознания о природе, как и социологических исследований общества, стало совершенно очевидным, что речь может идти об особо организованном материальном образовании, которое в силу присущих только ему особенных качеств, будет проявлять себя как субъект. Для них эта особая организация материального образования не могла чудесным образом  возникнуть из ничего и с самого начала не развиваться в никуда. А раз так, то это означало, что в самой действительности в наличии имелись все необходимые естественно-природные предпосылки для становления особого рода организации жизнедеятельности именно живых существ, а не любых материальных образований. Вот почему, прежде  чем прийти к пониманию того, в чём и как проявляются особенности организации жизнедеятельности существ, выделившихся из природы благодаря этой особой организации, и Энгельс и Маркс вынуждены были детально исследовать естественно-природные предпосылки, которые с необходимостью породили неприродный способ жизнедеятельности у высших приматов.

И ими был сделан вывод, что в какой бы пространственно-временной точке бесконечной Вселенной ни возникало бы то́, что потом проявляет себя как субъект, для него будут обязательны характерные для субъекта признаки, как по способу организации жизнедеятельности, так и по чисто физическим параметрам и даже по чисто внешним признакам. Об этом несколько подробнее.

В V в. до н.э. древнегреческий философ Эмпедокл из города Акраганта впервые сформулировал закон сохранения материи, и сформулировал его, как это и присуще философу, в максимально всеобщей форме. «Ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться». И, казалось бы, достаточно только этого аксиоматического утверждения, чтобы в области теории познания прийти к абсолютной истине, что в самой объективной реальности нельзя открыть то, что не может существовать в ней ни при каких условиях, т.е. не может существовать именно как объективный факт. А если помнить, что синонимом объективной реальности является материя, вне которой нет ничего материально сущего, то и открывать кроме нее вроде как бы больше и  нечего.  В таком случае, что есть открытие?

А открытие в человеческой деятельности имеет место быть только тогда, когда в обыденных вещах однажды обнаруживается та или иная закономерная и необходимая связь между материальными телами. Обнаруженная связь обязательно должна вписаться стежком и завязаться узелком в систему уже открытых закономерностей. И только потом при помощи разума человеком создаются идеальные копии открытых закономерностей в виде логических суждений, схем, действующих моделей и т.д., и этим закономерностям присваиваются имена, в которых отражается их сущность (функция) в системе общественного бытия. В этих закономерностях особым образом организованная природа и проявляет себя как субъект. Особо организованная природа и есть общество, социум, как сегодня принято и модно говорить.

Совершенно очевидно, что та или иная вещь в системе закономерных связей становится общественно значимой,  когда она опосредует связь с другой, уже ранее ставшей общественно значимой вещью или их целой совокупности. Вещь, ставшая предметом человеческой деятельности, делает эту деятельность предметной, поэтому у человека с самого начала не могла возникнуть и развиваться беспредметная деятельность. А дальше посредством человеческой деятельности происходит наполнение предмета его собственным объективным содержанием во всевозможных его вариациях. И тогда новое становится не просто предметом, а предметом  культуры. Причем вариации эти по внешним формам проявления могут быть бесконечны в своём многообразии, и это бесконечное многообразие должно предполагаться, несмотря на наличие для вновь созданного предмета культуры строгой закономерности в способе её конкретного бытия.

Проявляющаяся во вновь сотворенном предмете культуры общественно значимая функция, позволяет удерживать его еще и в  идеальной (т.е. логической) форме, но с теми особенностями, которые свидетельствовали бы об его исключительности и неповторимости в момент его сотворения. Вот такие противоречивые (противоречивые лишь на первый взгляд) суждения о том, что́ позволяет каждому оставить свой след первооткрывателя в истории человечества. Итак, открытие – это не создание перегородки, отделяющей  новшество от остального мира, и не открытие не существующего факта, а присвоение человеком уже существующего факта, как закономерного шага, ступеньки, портала для дальнейшего проникновения в мир абсолютных истин, проникновения в объективную логику бытия самого человека и природы. Общественно значимое открытие – это еще и одна грань человеческой способности, встроенная как необходимый момент всемирной истории.

И если верно, а это действительно верно, что за всю историю своего развития человечество ничего само не придумало, а только подглядело у Природы, то, как быть с тем, что природа вне человека и без его участия создавать не может, т.е. не может создавать идеи о своих собственных состояниях, в том числе и идею частной собственности? Другими словами, речь не идет о проблемах осознания любых, каких бы то ни было, предметов материальной культуры. Речь идет о проблемах осознания и понимания того, что называется духовной культурой, в которой предметы материальной  культуры перестают быть безмолвными.

Поскольку предметы материальной культуры всегда имели, и будут иметь свой вещный аналог в Природе, то речь может идти о проблемах формулирования той или иной закономерности в организации отношений между людьми, которые складываются по поводу и вокруг предметов культуры. Искать их аналоги в природе не стоит, чтобы не податься искушению начать выстраивать по ним человеческие отношения и  впоследствии при неизбежных неудачах взвалить всю вину на природу. К сожалению, находятся специалисты, которые,  к примеру, в накопительстве запасов еды на зиму белкой, находят, что её действия вполне можно подвести под экономические категории. Но кто или что регламентирует способы и формы организации взаимоотношений между людьми по поводу предметов культуры?

Казалось бы, что вопрос не так уж и сложный, как и возможные ответы на него. Способ взаимодействия с любым предметом культуры определяет, прежде всего, сам предмет культуры, точнее, его общественно значимая функция. Речь идет именно о взаимодействии, а не о просто воздействии на предмет культуры. Пользуясь предметами культуры в строгом согласии с их общественно-значимой функцией, т.е. культурно, человек даже с самим собой вынужден взаимодействовать, как субъект с объектом. А это очень важный фактор для развития человека в его культурном онтогенезе.

К примеру, при помощи ложки можно принимать дозировано пищу, а можно по ней стучать молотком или даже лбом. В первом случае происходит деятельность с предметом, и просто воздействие на него в другом. В первом случае проявляется закономерность, во втором случае производится воздействие на предмет культуры, доходящее до нелепости. Но даже в этих нелепостях человек может проявить силу своего интеллекта, силу своего подлинно человеческого духа, если научается, якобы, «сгибать ложку» «мыслью», а по сути, научатся манипулировать вниманием тех, кто ожидает чуда.

В связи с последним замечанием о нелепости, можно констатировать, что свойства, форма и общественно значимая функция предмета позволяют достигать цели, ради которых он был создан, лишь при условии, что при пользовании предметом культуры учитываются все его свойства и качественные характеристики, относящиеся только к общественно-значимой функции предмета. А её (общественно-значимую функцию предмета культуры) невозможно адекватно отразить вне отношений одного человека с другим человеком¸ опосредуемых предметами культуры. Другими словами, любой предмет культуры отвечает пользующемуся им человеку максимальной эффективностью при условии, когда в процессе его использования учитываются все свойства и функциональные особенности предмета культуры. На самом деле отвечает не предмет культуры, а тот, кто изобрел и создал предмет культуры, учитывавший при его создании тот самый необходимый и всеобщий способ пользования им любым другим человеком. Поэтому проблема эвристического характера усложняется, когда делаются попытки выяснить, чем руководствуется теоретизирующий практик, который начинает обосновывать и регламентировать отношения между людьми, пользующимися предметами культуры. Определение параметров и способов взаимоотношений между людьми — это индивидуальное или коллективное творчество? И при каких условиях возникает необходимость именно в таком творчестве?

Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо указать на тот самый первый предмет культуры, проще говоря, открыть его, чтобы понять, что именно с него и начался процесс разворачивания неприродных (т.е. социальных) форм жизнедеятельности. Но в самой естественной среде уже должно быть нечто такое, что могло в себе содержать необходимые предпосылки стать  стержнем социального пространства, на который стали нанизываться остальные элементы культуры. В дальнейшем этот первый предмет культуры уже никогда не должен исчезать, в противном случае разрушается вся культурно-историческая пирамида, которая выстраивалась благодаря этому первому предмету культуры.

Утверждение, что человек является существом разумным, вполне обоснованно пока еще можно подвергать критическим нападкам. Но и отказывать человеку в разумности только от того, что она (разумность) пока еще не стала безусловным, т.е. абсолютным, основанием его бытия, было бы не совсем правильным действием. Так что́ позволяет в равной мере и утверждать и отрицать (по крайней мере, на сегодняшний день) разумность в человеке, т.е. разумность в способах  его бытия? Признавать разумность за человеком позволяет само становление его посредством познавательной активности, которая не схожа ни с какой другой познавательной активностью любого другого живого существа. В таком случае, в чем заключается специфическая особенность познавательной активности человека?

Специфичность познавательной активности человека по Марксу определяется тем, что его активность с самого начала обуславливается необходимостью изменять любую природную вещь, и уже в измененном виде она (т.е. преобразованная вещь) становится необходимой в самой деятельности по изменению других природных вещей. На первый взгляд может показаться, что возникает некоторый замкнутый круг. Чтобы создать даже самый простейший предмет культуры, нужно орудие труда, но орудие труда уже является предметом культуры. И в самой природе оно в готовом виде не существует. Но разорвать этот замкнутый круг удается, если объяснить природу необходимости самого акта изменения природных вещей, которая впоследствии неизбежно должна породить первый предмет культуры, становящийся осознаваемым предметом психической деятельности человека в процессе развития его как разумного существа.

Разумеется, что изначально должна быть естественно-природная необходимость, в силу которой пока еще естественно-природное существо вынужденно начать изменять естественно-природные вещи, преобразовывая их в первые, самые примитивные, но всё же, предметы культуры. Такая естественно-природная необходимость, толкающая на действия по изменению природы, на первой стадии культурно-исторического развития наших предков была общей для любого вида живых существ. Ни Маркс, ни Энгельс никогда естественно-природными предпосылками не пренебрегали. Эта необходимость называется борьбой за существование. Но в природе выделилась  особая  ветвь приматов, отличающаяся от других высокоразвитых биологических существ максимальной биологической неспециализированностью, и уже в силу этого вышедшая за пределы жестких естественно-природных ограничений в среде обитания данных приматов. Другими словами, максимальная биологическая деспециализация вида приматов позволила расширять экологические ниши его обитания, в которых что-нибудь из ставшего необходимым и привычным в его жизнедеятельности, стало вдруг не хватать  при переселении в другую экологическую нишу.

В упрощенной форме биологическую неспециализированность наших предков можно охарактеризовать тем, что природа в процессе эволюции «отняла» у высших приматов все сколько-нибудь ярко выраженные органы защиты от внешних угроз – клыки, когти, обильный волосяной покров тела и т.п. Но, одновременно с этими потерями отпала и естественно-природная зависимость наших дальних предков от органов, которые были эволюционно утрачены. При этом сами внешние угрозы для существования наших предков не исчезли и поэтому высшие приматы были вынуждены восполнять отсутствующие органы защиты или усиливать слабость и неразвитость существующих органов за счет изменения и приспособления предметов природы к наличным анатомическим особенностям своего тела. Заимствованные и приспособленные предметы природы позволяли приспосабливаться нашим далеким предкам к наличным и резко меняющимся условиям жизни уже не природным, а посредством формирования социокультурных способов организации жизнедеятельности.

Биологическая специализация – это бич для любого вида животного. Не сложно себе представить какая высокая степень зависимости, к примеру, коровы от четырехкамерного желудка. Практически весь организм и все органы такого мощного животного всецело зависят от него, да еще и в узкой среде  обитания, вне которой и вид в целом и отдельная особь вида обречены на неминуемую гибель.

Но восполнением необходимых приспособлений для выживания помимо высших приматов вынуждены были заниматься и многие другие виды неспециализированных животных. К внешним предметам, усиливающих естественные органы животных, прибегали даже биологически специализированные виды животных. К примеру, хищные птицы могли использовать камни в процессе удовлетворения своих естественных потребностей, разбивая твердые предметы. Но само по себе использование предметов природы в качестве орудий, не требовало их самостоятельного изготовления и обработки. Тогда как максимально развившаяся биологическая неспециализированность наших древнейших предков позволяла им сначала обитать в пограничных экологических нишах, т.е. благоприятных и неблагоприятных для их существования, постепенно расширяя их в последующем развитии благодаря тому, что происходило совершенствование предметов культуры (орудий).

И чем больше расширялись границы обитания древнего прачеловека с различными условиями для их жизни, тем чаще внешние предметы становились постоянными спутниками их жизни. Более того, самые функционально эффективные из них, которые они находили случайно в природе, вследствие их ограниченного количества стали изготовляться нашими древнейшими предками по имеющимся образцам. И изготовлялись они уже известными им способами. Ведь предмет, который в результате его использования обретал нужные формы, выдерживая нагрузку на него при воздействии на другие предметы, и становился образцом для его воспроизведения, как и были готовы способы его обработки, ибо они совпадали с практическими способами его длительного и  систематического использования. Так, уже на ранних стадиях развития человека в его практических действиях закладывался принцип совпадения мышления и бытия (совпадение противоположностей). И осознание его, как основного принципа подлинно человеческого бытия, по историческим меркам произошло совсем недавно. К сожалению, осознание этого основополагающего принципа человеческого бытия произошло лишь в теоретической форме в лице самых ярких представителей философии (Спинозы, Шеллинга, Гегеля, Фейербаха и т.д.).

Итак, чтобы познавать окружающий мир, человек должен был изменять находимые им в природе материальные вещи, придавая им функции и формы, которые хотя и согласовывались с их природными свойствами, но уже к природе этих вещей  не имели прямого отношения. В этих действиях по изменению вещей природы и приспособление их к своим потребностям и заключалась особенность (специфика) активности наших далеких предков.  Проще говоря, изначально любой камень в природе не существует как орудие труда, как и любая ветка от дерева не является изначально палкой-копалкой, дубиной, стрелой или  луком. Поэтому, взгляд на предмет культуры и отношение к нему того, кто его изготовил (не для себя и не для непосредственного удовлетворения своих естественных потребностей), никогда не будет тождественен взгляду на этот же предмет любого другого живого существа, не приложившего никаких усилий для превращения его из природной вещи в предмет культуры.

Не природные формы и функции вещам природы человек придавал в результате постоянного использования их и манипулирования ими посредством передних конечностей, которые наши древнейшие предки вынуждены были с необходимостью высвобождать от функции перемещения. И чем многообразнее были предметы природы в качестве продолжения руки, и чем разнообразнее были способы воздействия на эти предметы или этими предметами друг на друга, тем совершеннее становились передние конечности, постепенно превращаясь из конечностей для хождения в руки. «Рука, таким образом, является не только органом труда, она также и продукт его». (К.Маркс, Ф. Энгельс ПСС, т. 20 «Диалектика природы» с. 488) И совершенно не случайно Ф. Энгельс выделает курсивом тот факт, что рука является продуктом труда. Именно самым первым и самым совершенным продуктом труда, и одновременно самым первым предметом культуры, была, есть и будет рука человека. И Маркс в дальнейшем, при написании своего основного труда «Капитал», не случайно неоднократно обращал на это универсальное орудие труда внимание читателя. Почему?

Для наших предков рука стала самым первым и самым универсальным орудием труда, которая подняла их с колен, сделав их прямоходящими. Таковой она останется, пока будет существовать человек. Именно рука скроила морфофизиологию человека как универсальную телесность, не заточенную на строго определенные формы поведения. И по историческим меркам это произошло так быстро, что генетически человек до сих пор не очень-то приспособлен к прямохождению, из-за чего у него еще долго будут проблемы с позвоночником и соединительными тканями органов движения. И это очень важное обстоятельство, к которому необходимо возвращаться и заострять на нем внимание тогда, когда речь идет о разделении труда, как причины возникновения частной собственности, основой всех бед человечества. Именно ради понимания корней формирования противоречия между Природой (общим) и обществом (человеком), т.е. особенным, и были столь затяжные рассуждения и углубления в далекое прошлое человека.

Именно рука позволила человеку постепенно отлучаться в его зависимости от естественно-природных форм поведения и через предметно-преобразующую деятельность пойти по пути, ведущему к познанию необходимости, постепенно освобождаясь от слепой необходимости, господствующей в природе. При помощи рук человек стал творить не только предметы культуры, но и преобразовывать, окультуривать, самого себя, как существа, способного действовать свободно. Его глаза стали видеть то, что могла делать его рука, но никак не наоборот. «Орёл видит значительно дальше, чем человек, но человеческий глаз замечает в вещах значительно больше, чем глаз орла». (Ф. Энгельс. «Диалектика природы». К.Маркс, Ф. Энгельс ПСС, 2-е изд., т. 20, с. 490)

Приведенные выше рассуждения о возникновении из самой действительности первого предмета культуры, благодаря которому стала возможность дальнейшее развитие человека уже не эволюционным путем, т.е. посредством естественного отбора (дарвинизм), а посредством изменения им окружающей его среды обитания, не оставляют места для фантазий о божественном происхождении человека. Человеку суждено освобождаться от слепой необходимости, царящей в природе, своею собственной мозолистой от праведных трудов рукой, а не посредством лобзания холеных рук мошенников в рясах, мантиях и смокингах, возомнивших себя посредниками между людьми и богом, а в научном прочтении — между всем человечеством и Природой.

Но Маркс, не мог не понимать, что и сама идея бога, как и вера в высший разум, способного выйти за пределы непосредственного бытия и ограниченной телесности, есть величайшее изобретение человека. В этой идее и в этой вере в абсолютный разум  человек смог разглядеть всю мощь своего собственного разума, способного осмысливать вечные законы мироздания, выходя за пределы своего наличного и постоянно ограниченного бытия. Поэтому сам Маркс, оставаясь воинствующим атеистом, не допускал глумления над первым прочтением собственной духовности человека, пусть и в несовершенной форме, каковой она может быть  на стадии обретения религиозного сознания. Наши предки потому и смогли выйти за рамки наличного естественно-природного бытия, потому что это наличное бытие они посредством труда, выводили за рамки естественно-природного состояния.

Кроме руки, возникло еще одно совершенное и специфическое орудие, которым человек мог воздействовать и на самого себя в процессе окультуривания своей физической природы и становления себя как общественного (социального) существа.

Надо бы понять, что любой созданный человеком предмет культуры потому и становился таковым, что он переставал быть природной вещью. И поэтому взаимодействие с предметом культуры не могло быть естественно-природным, а изначально культурным, т.е. с учетом привнесенных человеком в вещь новых форм, свойств и функций. Каждый человеческий индивид с необходимостью вынужден с первого дня жизни в обществе подчиняться любым предметам культуры,  их свойствам, формам, т.е. их общественно значимым функциям, невзирая на все анатомо-физиологические особенности и неповторимость, которые были, есть и всегда будут у каждого отдельного индивида.  Особенности в поведении  каждого индивида постоянно корректировались предметами культуры, что позволяло превращаться каждому отдельному индивиду в существо неприродное, не индивидуальное, а общественное, т.е. социальное.

Многообразие предметов культуры и многообразие форм деятельности с предметами культуры с неизбежностью требовали эмансипации человека от предметов деятельности в процессе общения друг с другом по поводу этих самых предметов культуры. Почему?

Способы  взаимодействия с предметами культуры можно было перенять только посредством обучения и лишь действиями с самими предметами культуры. Такие способности природой не могли быть заданы, а приобретались прижизненно.  И даже просто указать на предмет культуры можно было, если он непосредственно наличествует «здесь» и «теперь». А если его не оказывалось в пределах видимости и досягаемости для взаимодействия с ним и манипулирования им? Неизбежно возникала необходимость перемещаться в пространстве и во времени к месту его нахождения, и идти вместе с тем, кому передавалась информация о предмете культуры, на который нужно воздействовать орудием. И не только воздействовать орудием в виде предметов, но и  воздействовать на того, кто находился по другую сторону предмета внимания.  Кроме того, тысячи раз повторяющие операции с предметами деятельности рано или поздно облекались в логические последовательные цепочки суждений, а их надо было также создавать и осознавать, закрепляя в виде особого культурного способа общения, т.е. посредством речи, языка.

Да, такие колоссальные энергетические и временные затраты во взаимоотношениях между людьми по поводу предметов культуры с необходимостью породили еще одно совершенное орудие – членораздельную речь, которая и явилась ничем иным, как эмансипированной деятельностью с предметами культуры, но уже без самих предметов культуры (А.Н. Леонтьев). Так что с самого начала речь не могла быть ни о чем, и тем более не могла возникнуть и развиваться вне общественных отношений. Поэтому через речь несложно установить, имел ли человек дело с предметом культуры или лишь с представлениями о нём.

Речь, как способ воздействия на поведение друг друга, в не меньшей степени делала каждого индивида существом социальным. И чем больше речь эмансипировалась от предметной деятельности, тем больше она становилась условием единого духовного пространства в жизнедеятельности каждого, но уже теперь не природного, а социального, т.е. общественного существа.

Таким образом, осуществляя воспроизводство жизненных средств неприродным способом (т.е. трудом), каждый, кто вовлекался в орбиту этого способа жизнедеятельности, становился социальным существом, что в абсолюте тождественно понятию общественное существо. Остается сегодня непостижимым, как после работы Ф. Энгельса «Анти-Дюринг» (своего рода анти-робинзонады) все еще предпринимаются неуклюжие попытки понять человека, как обособленное существо, замкнутого, якобы, на свои естественные потребности и руководствующегося будто бы исключительно инстинктами? Человек с первых шагов осуществлял свое развитие именно как социальное, общественное, коммунистическое существо. Социальное, общественное, коммунистическое – это одно и то же слово, но выраженное на разных языках.

Итак, благодаря приобретению органа, посредством которого стала возможность познавать необходимость, человек приобрел еще и членораздельную речь, а вместе с ней и возможность формировать и развивать свою духовность.

Но почему молодой Маркс на ранних стадиях своего философского пути «выступает еще как типичный представитель принципа «частной собственности», который сливается в его глазах с принципом полной и безоговорочной «свободы личной инициативы» в любой сфере жизни – будь то материальное или духовное производство»? (Ильенков Э.В. «Маркс и западный мир» в сб. «Философия и культура». – М: Политическая литература, 1991 г. с. 159). Изменять и преобразовывать любую вещь природы, превращая её в предмет культуры, можно было руками, но изменять и преобразовывать отношения между людьми, складывающиеся в процессе предметного преобразования вещей природы, просто рук  было уже недостаточно. Здесь понадобилась способность воздействовать не на вещи природы и даже не на предметы  культуры, а на предметы культуры, которые стали находиться в головах людей благодаря речи и образному мышлению. А, как известно, предмет в голове не тождествен реально существующему предмету вне головы. Для  преобразования отношений между людьми, складывающихся в процессе преобразования вещей природы и предметов культуры, требовалось нечто другое, отличное от его собственной телесности, как впрочем, от всякого материального. Молодой Маркс, ставший поклонником Гегеля, совершенно не случайно с восторгом объявил своему отцу, мало что смыслившему в философии, что миром правят идея, понятия, кои для Маркса, как и для Гегеля, имели вполне объективное существование.

Но, прежде чем об этом нечто говорить, нужно понять, почему потребовалось изменять отношения между людьми, которые были способны изменять внешнюю среду обитания, приспосабливая её к своим человеческим потребностям. Радоваться бы человечеству уже на начальной стадии своего развития и до скончания века приобретенной способности ломать естественную необходимость под свои первичные коллективные потребности.  Но человечество объективно не могло на этом  остановиться. Почему?

Как известно количественные изменения влекут за собой изменения качественные, но никак не наоборот. Увеличение различных форм деятельности внутри рода повлекло за собой изменения в самой структуре рода. Изменения в структуре родовых отношений начались с появлением семьи, как обособленной ячейки не только рода, но и последующих исторических общностей людей. И как бы структурно не изменялось общество, появление семьи,  её значение и функциональные особенности семьи в развитии общества не претерпели существенных изменений до настоящего времени. Семья влияла на род, род влиял на семью, и, казалось бы, что они взаимно определяли  структуру друг друга. В семье мыслили так же, как мыслил весь род, и в дальнейшем взаимоопределяемость отношений в семье и в обществе имела место и в более развитых исторических общностей людей – племя, народ и нация.

Но ведь мышление человека возникает и может формироваться  благодаря  предметно-преобразующей деятельности (труду). Львиная доля этой деятельности будто бы была за пределами семьи и только за пределами семьи она будто бы и могла продуктивно развиваться. Язык, т.е. членораздельная речь лишь средство коммуникации между преобразователями предметов природы и культуры. Структурно речь в основном формировалась в среде преобразователей и как отражение их деятельности. Следовательно, у более искусных умельцев было и более развитое мышление, хотя это не всегда было условием и признаком развитости их речи.  Заставить животное, к примеру, крутить водяное колесо, можно, если применить к нему грубое физическое принуждение, прибегая к грубой физической силе, или посредством хитрого использования простейших инстинктов, направленных на удовлетворение естественных потребностей животного есть и пить. Здесь ораторского искусства не требовалось. Как оно не требовалось и в процессе непосредственного преобразования вещей природы в предметы культуры. А вот при преобразовании человеческих отношений, как и самого человеческого индивида, речь занимала своё место как особое искусство.

В обмене животного с внешней средой человек вклинивал себя в качестве необходимого обстоятельства (условия), без которого удовлетворение естественных потребностей самим животным существом было невозможно. Таким образом, то или иное животное можно было превращать в орудие труда, как это делал человек  в отношении палки, камня и других природных вещей. И вещи природы, как живые, так и неживые, противопоставить этим метаморфозам ничего не могли, они не могли бунтовать, возражать, а лишь выполнять возложенную на них функцию вплоть до своего полного истощения, исчезновения или просто гибели. Но и человек между его естественными потребностями вклинивал неприродные способы их удовлетворения с первого дня существования каждого индивида, вовлеченного в социальную среду жизнедеятельности.

Но, ни одна природная вещь, как и ни одно животное, ставшие орудием труда, не приобретали такой универсальный атрибут, как способность преобразовывать вещи природы в предметы культуры. Им нечем было это делать в силу отсутствия передних конечностей, способных манипулировать вещами, сочленяя и разъединяя их бесконечно многообразными движениями, как и не возникала членораздельная речь, коей каждый мог предвосхищать, т.е. осуществлять целеполагание как для своей деятельности и поведения, так и для деятельности целых социальных групп.

Но, когда и почему возник соблазн превращать подобное человеку существо в орудие труда, превращая его в вещь (говорящее животное)? Даже сегодня в правовой системе человек значится как физическое лицо. И это о многом говорит. Это, прежде всего, говорит о том, что в этом качестве он пока еще вынужден проявлять себя в общественных связях просто как физическая и послушная вещь.

Неприродный способ (труд) воспроизводства жизненных средств для существования позволил получать их сверх того, что могла дать природа. Рост населения все в меньшей степени стал зависеть от естественного отбора. Убийство, людоедство (каннибализм) все чаще стали уступать место пленению побежденных после столкновения родов в борьбе за территорию. Появилась такая деятельность, как планирование, т.е. распределение излишков не по естественно-природным законам. И развивалась эта деятельность исключительно как человеческая хотя бы уже только потому, что сами излишки, их получение, обработка и хранение производились не естественно-природными способами. И даже речь, на первом этапе своего развития следовала за деятельностью, усиливая её, а затем речь стала приобретать и «планирующую функцию», т.е. «предвосхищать деятельность» (Л.С. Выготский). И в стороне от этого социального действия никто не мог находиться, поскольку оно было непременным условием существования не только всего общества, но и любых его социальных образований, в том числе и семьи.

Итак, планирование и было первой формой деятельности по организации человеческих отношений, коим подчинялась природная стихия, упорядочивалось пространство и время, превращаясь из хаоса в космос, ибо космос в своём первоначальном значении и есть упорядоченное пространство и время, подчиняющиеся определенным закономерностям. Планирование социальной жизни и есть форма проявления разумности человеческого бытия, оно становится условием преодоления слепой необходимости, как в естественной среде, так и в среде социальной. Планирование легло в основание сознательного регулирования отношениями между людьми в обществе.

Планирование породило и формы обмена. Сначала взаимное обогащение основывалось на обмене опытом по поводу немногочисленных форм деятельности по коллективному добыванию средств для жизнедеятельности  всего рода. Вследствие индивидуализации и усложнения разнообразных форм деятельности обмен коллективными навыками постепенно стал вытесняться обменом продуктами, индивидуально создаваемыми в результате более сложных форм деятельности. Утраченная биологическая специализация вида homo sapiens постепенно стала замещаться социальной специализацией, начавшейся бурно развиваться в период существования абсолютизма (при нем стали появляться профессии), которая достигла своего пика в период товарного производства промышленно-индустриальным способом. Существующие виды деятельности в силу их многочисленности и разнообразия утрачивали между собой видимые связи, и поэтому они с большим напряжением и трудом могли  осмысливаться и контролироваться каждым членом общества.

Но тогда получается, что хрен редьки не слаще. Взамен естественно-природной слепой необходимости формировалась культурно-историческая (социальная) слепая необходимость. Почему для известных до сих пор способов организации жизнедеятельности (естественно-природной и культурно-исторической) используется одно и то же понятие — слепая необходимость? Опять нас преследует пресловутая необходимость. А может быть её просто игнорировать?! Ведь если мир монистичен, значит всё, что необходимо, то всё и случайно. Общество, в котором люди разделены между собой разным видением окружающего мира, мало чем отличается от незрячего человека, ибо каждый видит разные цели и владеет отличающими друг от друга способами их достижения из-за различий в формах деятельности.

Доминирование какой-либо одной практической формы деятельности для каждого конкретного человека не позволяло  каждому общее видеть раньше частей. К сожалению, и сегодня человек Природу (общее) не видит раньше того, что для него индивидуально значимо. Личный опыт не мог не влиять на то, что он для каждого становился мерой всем вещам. Это понять несложно, но и для конкретного общества конкретной эпохи, восприятие мира также определялось уровнем развития культуры конкретного общества, выйти за пределы которого было не под силу всему обществу. Поэтому Маркс вынужден был сделать следующий вывод в его знаменитых тезисах о Фейербахе – «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берётся только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно». (К Маркс. Тезисы о Фейербахе. К. Маркс, Ф. Энгельс. Собр. соч. 2-е издание, изд. Политическая литература. – М.: 1955. с. 1). При таком объективном раскладе вещей  правомерно ли упрекать в субъективизме, как всё общество конкретной эпохи, так и каждого отдельного члена этого конкретного исторического общества?

Получается, что мир реальных вещей не тождественен миру вещей в голове не только отдельного индивида, но и в совокупной голове (общественном сознании и общественной психологии) любого конкретного общества в целом. И при таком раскладе возможно ли вообще говорить о возможности подведения общего основания под любое общество и уж тем более под всё земное сообщество кроме тех единых для любого общества признаков, которые наука уже установила, т.е. труд, прямохождение, членораздельная речь? И то, что до сих пор называется обществом при сохранении слепой необходимости в нём, можно ли к нему вообще примерять это понятие (общество)?

Так в том-то и дело, что если необходимость познана всеми, то она перестает быть слепой, а познавший её субъект становится зрячим, поступающим шаг за шагом в соответствии с логикой необходимо возникающих событий и фактов, согласуясь со своим умением, своими способностями мыслить, предвосхищая последствия своих поступков и действий, т.е. разумно. Только в этом случае человек, равный всему обществу, становится свободным субъектом. Равно, как и общество отождествляется с каждым отдельным человеком, если каждым в его способностях мыслить диалектически, преодолена слепая необходимость. Не на субъект воздействует необходимость, а он её предвосхищает, игнорируя те необходимые моменты, которые не соответствуют цели его деятельности, а потому такие необходимые моменты для цели определяются, как случайные. Важно, чтобы ещё и сама цель не оказалась случайной. И совсем не важно, познана необходимость в самой природе или в культурно-историческом, т.е. социальном, пространстве. Только после познания необходимости человек реализует себя, как свободное существо. Поэтому такое понятие, как свобода к естественно-природной организации жизнедеятельности, т.е. к животным, не имеет никакого отношения. Но свобода, понимаемая, как осознанная (познанная) необходимость — это в идеале, а как обстояли и до сих пор обстоят дела со свободой в повседневной действительности?

Социальная специализация возникла и развивалась и до наступления эпохи абсолютизма, т.е. значительно раньше, как только стали формироваться первые государства, как рабовладельческие, так и родоплеменные объединения у славянских и восточных народов. Сама по себе социальная специализация сыграла положительную роль в развитии истории, так как крупные разделения труда (охота, земледелие, скотоводство и т.д.) способствовали освоению (окультуриванию) того пространства, в котором обитало конкретное население. Но когда социальная специализация  стала дробиться, разбиваться на более обособленные формы деятельности, она повлекла за собой неравенство в способностях. Эффективно регулировать отношения между людьми с различными способностями, а, значит, и различным видением действительности, можно было едиными для всех способами. Регулирование стало возможным только посредством принуждения либо силой общественного мнения, что порождало общественную мораль, либо грубой физической силой, что порождало государство со всеми его законами и писаным правом, функционирующие благодаря наличию специального аппарата принуждения.

И в том и в другом случае грамматическая структура речи, как и отдельное слово, стали мощным орудием воздействия на сознание человека, а значит и на его поведение и даже осознаваемую им деятельность. Идеи и образы, облачаемые внутренней и внешней речью в спецодежды и мундиры, заняли своё место в социальном пространстве человека наряду с реально существующими предметами культуры. Овладение ими требовало не меньше усилий, чем при овладении предметами и орудиями материальной культуры.

И моральное и государственное принуждение вышли из обычаев (обычного права) и традиций, основанных на повседневном укладе жизни, вследствие чего до сих пор имеют место быть иллюзии о возникновении государства и всех его атрибутов на основе всеобщего договора и добровольного согласия. На самом деле государство не возникло на основе всеобщего согласия и договора. Оно возникло опять же с необходимостью, как результат противостояния друг другу социальных групп людей с различными способностями, а, следовательно, и с различными взглядами на действительность.

Государство не есть социальный институт, который можно и нужно отождествлять со всем обществом. Само по себе государство лишь исключительный продукт неразрешимых (антагонистических) противоречий между различными социальными группами, которые стали называться классами. К тому, что, в сущности, есть государство, еще вернемся. Ну, а сами классы продукт чего? Из всего выше сказанного должно быть очевидным, что люди стали различаться между собой в результате существующих различий в способах и формах их деятельности, и, как следствие указанных различий, люди стали отличаться друг от друга и по способам и размерам получения результатов (продуктов) их деятельности (Ленин).

Но, с одной стороны, не заставлять же всех заниматься одной и той же формой деятельности, иначе не будет никакого развития. С другой стороны, можно ли вообще говорить о каком-либо развитии, если каждый всю свою жизнь будет заниматься только одной какой-нибудь формой деятельности,   пусть и отличающейся от всех других форм деятельности, которыми будут заниматься в окружении индивида все другие люди? Но совершенствование не знает предела, значит, совершенствоваться, казалось бы, может и тот, кто занимается только одним каким-либо делом.

Совершенствование способности преобразовывать вещи природы в предметы культуры возможно вплоть до того, что можно, образно говоря, подковать и механическую блоху, изготовленную в натуральную величину. Только вот когда блоха из-за того, что её подковали, не сможет прыгать, то станет очевидным, что совершенствование предметно-преобразующей деятельности по изменению материального мира имеет свои пределы. За этими пределами неизбежно встает проблема освоения деятельности, которая предваряла бы предметно-преобразующую деятельность. Такая деятельность и стала называться теоретической, т.е. научной. И, поскольку она формировалась не только как результат обобщения социальной (общественной) и индивидуальной практической деятельности, но и при определенных обстоятельствах могла предварять практические действия, она все больше превращалась в самостоятельную силу, стоящую над каждым отдельным индивидом.

С чем при обнаружении пределов своих возможностей сталкивается индивид? Опять же с проблемой тождества мышления и бытия. В его реальном индивидуальном бытии, когда его практическая деятельность совпадала с общими интересами и целями всего рода, она соответствовала формам его мышления, поскольку они в целом определялись и совпадали с общественными интересами и целями, а индивид не сталкивался с неразрешимыми для него противоречиями. Но когда практическая и теоретическая деятельность перестали быть неким целостным процессом, и распались на самостоятельные и изолированные формы деятельности, для каждого индивида действительность стала представать в разломленном виде, т.е. идеи в индивидуальном сознании перестали совпадать с реальными вещами. И мышление каждого индивида стала сталкиваться с этими противоречиями, которые требовали своего осмысления, а, значит, и разрешения.

Товарное (капиталистическое) производство и стало штамповать обособленных друг от друга индивидов, не способных видеть общее раньше частей. Такая экономическая модель, с одной стороны, вынуждала проявлять личную инициативу как способ выживания, что и взорвало производительные силы в сторону их интенсивного развития, с другой стороны, она каждого делала ограниченным и частичным индивидом, сто соответствовало сути частной собственности.

Мышление не до, ни после особого рода движения тела не существует. Движение тела — и есть мышление. Но всякое ли движение человеческого тела есть мышление? Своё истинное мышление человек обнаруживает в практической предметно-преобразующей деятельности, но в ней же он обнаруживает и его пределы. И тогда он на помощь призывает силы природы, подглядывая у неё возможные способы преодоления возникающих препятствий в виде ограниченных собственных возможностей в деле преодоления сопротивления, как вещей природы, так и сопротивления собственного тела, не желающего превозмогать свои ограниченные физические возможности. Но когда сопротивление оказывает весь социальный организм, то вроде бы и подглядывать-то некуда. Ведь в природе нет аналога социальной организации жизнедеятельности.

Выходит, что труд, понимаемый как процесс преобразования вещей природы в предметы культуры путем преодоления сопротивления и вещей природы и собственной физической природы человеческого существа, не является абсолютным условием существования и развития человека. О каком сопротивлении идет речь? Для ясности можно взять пример, когда любое дерево не «желает» быть столом, и оно будет в процессе этого преобразования «сопротивляться». Но и человеческое тело не желает быть топором, кувалдой, жнецом, микроскопом и т.д., и оно этим превращениям тоже будет сопротивляться различными способами,  вплоть до болезненного состояния тела. Что уж говорить о физическом уродовании шахтеров в угольных шахтах Англии ХVІІІ-ХІХ веков, описанных Ф. Энгельсом в его большом труде «Положение рабочего класса в Англии», если сегодня, казалось бы от безобидной компьютерной мышки, у большинства её пользователей проявляются серьезные заболевания суставов.

Поэтому сегодня при интенсификации производственных процессов, настоятельно и объективно возникает потребность силами природы вытеснять физический труд человека.  Один из этих способов заключается в хитром использовании сил природы, извлекая и преобразовывая её определенные свойства, человек заставляет природу выполнять функцию топора, кувалды, микроскопа и т.д.

Другой способ будет проявляться в том, что он будет сопротивляться любому физическому принуждению, в результате которого он отождествляется со  слепыми силами природы и используется  наряду с ними, т.е. когда его цепями или пряником приковывают к преобразованным вещам природы, т.е. к орудиям труда. Ведь кайло, топор, молоток, микроскоп, компьютерная мышка и т.п. в руках обезьяны превращаются в бесполезные предметы. В руках же человека эти предметы культуры становятся орудиями труда, при правильном использовании которых достигается общественно-полезные результаты. Вот общественно-полезными результатами не только обосновывается любое грубое или хитрое принуждение человека к деятельности, которая не является характерным для человеческого существа, но общественно-полезными результатами  оправдывается еще и всякое насилие, в какой бы форме оно не совершалось.

Вот так, труд создал человека, и труд каким-то образом становится чуждым способом его жизнедеятельности.

Полагаю, что для вскрытия сути этого противоречия достаточно понять различие между трудом, как процессом преобразования предмета природы в предмет культуры, и в этом процессе осуществления познания свойств и природы и человека, и трудом, в котором необходимость в познании не возникает. В первом случае речь идет об умственном труде, во втором случае речь идет о труде физическом. Именно превращение человека в бездушный и бездумный элемент средств производства («приковывание» его к топору, кайлу, микроскопу, столу чиновника и т.д. для выполнения однотипных и повторяющихся операций) и делает труд чуждой для человека формой деятельности. Такой труд и деятельностью-то трудно назвать.

В этих случаях человек, выступающий в роли средства производства, перестает себе принадлежать. Он в таком трудовом акте всецело принадлежит тому, кто его труд организовывает, в какой бы форме это организовывание не осуществлялось — в форме грубого физического принуждения (рабство); смешанного, т.е. экономического и физического принуждения (крепостничество); или «свободного» найма с целью продажи своей рабочей силы (капиталистическое принуждение). Образно говоря, именно тогда, когда действующей рукой одного человека руководит голова другого человека, именно тогда и возникает то, что называется частной собственностью. Человек, становящийся средством производства, уже  в силу этого вынужден быть ограниченным существом в познании необходимости, и поэтому он частичен, он не органичен. Такое существо становится частной собственностью другого такого же ограниченного существа, становится частной собственностью наряду с вещными орудиями труда и орудиями труда в виде животных.

Но, если оба существа ограничены, частичны, то почему только одному из них (собственнику средств производства)  удается осуществлять власть над другим? Здесь самое время вернуться к тому социальному институту, о котором выше упоминалось, т.е. к государству.

Излишки, полученные в результате труда, а не данные природой, породили планирование, а планирование породило обмен и распределение продуктов деятельности. Но речь идет не только об обмене и распределении вещных результатов трудовой деятельности, но и результатов деятельности в виде способности к предметному преобразованию среды обитания. Ведь преобразовывать человек научился не только природу, но и отношения между собой в процессе преобразования природы. Для последнего требовалось познание не только и не столько свойств природы, сколько познание закономерностей в отношениях между отдельными людьми и обосабливающимися социальными группами. А это развивало способность видеть закономерности за пределами наличной действительности, т.е. видеть и планировать действие законов в социальном пространстве, которое выходило за рамки непосредственной данности «здесь» и «теперь» (Гегель).

Такая деятельность и порождала обособленную от всего общества и господствующую над всем обществом особую способность – способность управлять общественными отношениями посредством принуждения специально для этого созданными органами государства. Государством одна часть населения принуждалась в угоду и пользу тех, кто являлся собственниками средств производства, в том числе и собственниками средств производства в виде рабов, крепостных крестьян и наёмных рабочих (пролетариев).

Марксу не раз приходилось доказывать сторонникам анархизма, и особенно лидерам русского анархизма в лице М. Бакунина, что само по себе государство не является источником всех человеческих бед, ибо оно само лишь продукт антагонистических (т.е. непримиримых) классовых противоречий. Упорство в своих ложных теоретических выводах о роли государства однажды даже подвигнуло М. Бакунина явиться к Марксу с целью решить теоретические разногласия в этом вопросе посредством применения к Марксу грубой физической силы.

Сторонникам анархизма трудно было понять тогда, как и трудно понять сегодня, что государство ничего не производит, оно лишь потребляет, поэтому у него не может быть своих частных интересов, кроме интереса обеспечивать свою функцию принуждения за счет сбора налогов на содержание государственного аппарата. Поэтому и Маркс, и вслед за ним Ленин, совершенно справедливо считали, что государство лишь «паразит на теле у общества», является всего лишь аппаратом насилия и подавления, орудием эксплуатации в руках господствующего класса, т.е. собственников средств производства. А сама по себе «государственная власть, — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии»   (К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии. Собр. соч., 2-е издание, М. Политиздат, 1955 г., т. 4. с. 426).  Поэтому уничтожать неравенство необходимо начинать не с уничтожения государства, что чревато крайне трагическими последствиями для общества в целом и для каждого отдельного его члена, а уничтожать необходимо то, что порождает государство, т.е. классы, а еще точнее, существующую систему разделения труда на труд умственный и труд физический. Но как это реально осуществлять?

При обнаружении этого противоречия, когда труд является условием развития, и он же является несчастием для человека, у Маркса формируются его теоретические выводы о том, как и какие неизбежные факторы и обстоятельства порождают неравенство между людьми и, самое главное, какой существует единственный способ снятия (диалектического уничтожения) этих факторов и обстоятельств.

Итак, действительная частная собственность начинается с разделения труда на умственный труд и труд  физический. А «разделение труда и частная собственность, это – тождественные выражения: в одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом – по отношению к продукту деятельности». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. Собр. соч. т. 3 стр. 31)

Не лишним будет заметить, что никакая грубая физическая сила и даже хитрое использование естественных потребностей, не заставят искусные руки преобразовывать вещи природы в искусные предметы культуры, которые обладали бы еще и высочайшими эстетическими свойствами. В этом смысле, чтобы не писал гениальный Гегель по поводу того, что античность дала высочайшие образцы искусства, до которых человечество еще якобы не доросло, но даже современное искусство и до сегодняшнего дня еще не достигло своей вершины. И всё, что до сих пор человечеству известно из творений в искусстве, рано или поздно будет посрамлено искусством, когда человечество освободиться от всех форм отчуждения, от любой собственности, и частной собственности в первую очередь.

Но возможно ли когда-либо достигнуть такого уровня творчества, когда оно не только своими результатами, но и внутри  самой себя отразило бы истинную свободу, как каждого конкретного человека в отдельности, так и всех сразу?

Возможно! Для этого, как уже было сказано, достаточно уничтожить существующую систему разделения труда, разделения его на умственный и физический труд, внутри которого и зарождается неравенство в способностях. Поэтому во всех программных заявлениях и Маркс, и те, кто последовал за ним, утверждают, что единственной целью коммунистов является уничтожение частной собственности. Как это предлагал сделать Маркс? Совсем не так, как поняло в этом вопросе Маркса подавляюще большинство его сторонников и последователей. Но разве Маркс в этом повинен? А может быть Маркс вообще предлагал неверный способ снятия (диалектического уничтожения) частной собственности?

К. Маркс сам пишет о собственных открытиях в области развития социально-политических отношений в письме к Иосифу Вейдемейеру 5 марта 1852 года, ставшее в советских учебниках по обществознанию хрестоматийным.  Полагаю целесообразным процитировать весь фрагмент письма, касающегося именно этих фундаментальных открытий. «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов». (К. Маркс. Письмо к И. Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. Собр. соч. 2- изд. т. 28, — М.: Политиздат, 1962 г., с. 426-427).

Нет смысла обсуждать абсурдные обвинения со стороны современных политиканов в адрес К. Маркса в том, что его теоритические выводы будто бы таят в себе призывы к насилию и к неизбежным жертвам. Маркс, как видим, не имел никакого отношения к фактам противоборства между классами, ни тем более к возникновению антагонизма между классами. Но любого исследователя теории Маркса не может не заинтриговать утверждение, что «классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата» и что сама эта диктатура есть «лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов».

Формальный подход к оценке указанных высказываний Маркса может привести только к одному выводу, что диктатура пролетариата уничтожит и сам пролетариат и саму буржуазию, а заодно и другие классы, которые будут зацеплены этой диктатурой. Получается, что процесс уничтожения любых классов, в том числе и класса пролетариев, будет осуществляться по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись». Из каких тогда социальных групп и слоев населения, или даже однородной массы, будет состоять гражданское общество после уничтожения любых классов? Не из напуганных ли на всю оставшуюся историю нивелированных обывателей, которые даже в мыслях не посмеют думать о каком-либо возвышении над обществом? Хотя, надо сказать, что обыватель итак уже давно до смерти напуган различными лозунгами и призывами к революции, поскольку в его голове длительное время буржуазные идеологи формировали о революции искаженные представления.

А если подойти к указанным утверждениям не формально, а диалектически, как это и сделал К. Маркс, то какой может быть способ уничтожения всяких классов в обществе, после чего общество будет процветать?

Ведь сам Маркс не призывал к диктатуре пролетариата, он лишь констатировал факт неизбежности её наступления. Какие объективные законы развития общества позволили Марксу прийти к этому бесспорному выводу, и так ли он уж бесспорен?

Начнем с того, что диктатура пролетариата должна сменить диктатуру буржуазии. Следовательно, диктатура буржуазии в период теоретической деятельности Маркса уже существовала, и буржуазия всячески идеологически доказывала и по сей день доказывает не только неизбежность своей диктатуры, но и её необходимость для стабильного развития общества. Коль уж класс пролетариев и класс буржуазии ограниченны в своих способностях (т.е. частичны в силу ограниченных форм деятельности), то логично предположить, что их отношения должны регулировать специально обученные люди, т.е. чиновники от государства и управленцы на производстве, которые будто бы стоят над обоими основными классами, и уже только поэтому видящие их отношения лучшим образом, чем каждый из этих классов.

Но, как отмечалось выше, государство не имеет и не может иметь своего частного, обособленного от способа материального производства, интереса. Государство – надстройка, но не базисный элемент общества, состоящего из классов. Класс собственников средств производства в лице буржуазии может существовать только при одном и единственном условии, если на рынке обмена продуктами человеческой деятельности существует тот самый товар, открытый Марксом, благодаря которому только и возможна прибавочная стоимость, т.е. основа частного капитала. Капиталистическая система производства не может не существовать, постоянно не укрупняясь, т.е. не разоряя мелкий и средний бизнес, рекрутируя в армию пролетариата пополнения из числа бывших собственников средств производства  (так называемые люмпены). И в этом деле (деле укрупнения производства), капиталист беспредельщик, т.е. он не знает пределов, за которыми ему будет хватать накопленных богатств. Такова логика и алгоритм капиталистического накопления, выйти за пределы коих невозможно, разве только если отказаться от всякой собственности. Но в одиночку это сделать невозможно, для этого нужно перестать быть общественным, т.е. социальным  существом.

Но что изменится, если вместо диктатуры буржуазии станет диктатура пролетариата? Буржуа встанет за станки, а пролетариат встанет на место буржуазии, получая богатство посредством прибавочной стоимости, как это делала до него буржуазия? Но тогда новоявленной диктатуре пролетариата  тоже понадобится государство, т.е. аппарат принуждения. Нет уж, каждому своё и во веки веков, скажет любой буржуа, в противном случае война на уничтожение. И сколько этих войн было за последние два столетия, как только вставал вопрос о смене политической власти! Ведь политика довлеет над обществом только там и только тогда, когда частный интерес слишком явно противостоит общественным интересам. При существующей системе устройства экономических и политических отношений, когда производство носит общественный характер, а присвоение львиной доли результатов (продуктов) производства достается лишь избранным в лице собственников средств производства, добиться справедливого распределения общественного богатства в принципе невозможно.

И о какой диалектике в структуре так называемого гражданского общества может идти речь, если противоположности будут уничтожены?

Так что в своё время увидел и понял Маркс, чего не видят и не понимают его последователи даже сегодня?

Маркс увидел не только факт возникновения общественного характера самого труда, но и постепенное и неизбежное исключение субъективного фактора из производственных процессов, вплоть до полной передачи машинам всех механических операций, осуществляемых человеком, т.е. рабочим. Другими словами, Маркс опять же делал теоретические выводы не из собственной головы, а формулировал их из самой действительности. Речь идет о производстве машин машинами, вследствие чего управлять нужно будет уже только машинами, но не людьми. «В качестве машины средство труда приобретает такую материальную форму существования, которая обусловливает замену человеческой силы силами природы и эмпирических рутинных приемов — сознательным применением естествознания. В мануфактуре расчленение общественного процесса труда является чисто субъективным, комбинацией частичных рабочих; в системе машин крупная промышленность обладает вполне объективным производственным организмом, который рабочий застает как уже готовое материальное условие производства. В простой кооперации и даже в кооперации, специализированной вследствие разделения труда, вытеснение обособленного рабочего обобществленным рабочим все еще представляется более или менее случайным. Машины же, за некоторыми исключениями, о которых будет упомянуто позже, функционируют только в руках непосредственно обобществленного или совместного труда. Следовательно, кооперативный характер процесса труда становится здесь технической необходимостью, диктуемой природой самого средства труда». (К. Маркс. Капитал. Соб. соч. Собр. соч., М. Политиздат, -М.: 1960, т. 23, с. 397).

Вот так, человек рано или поздно перестанет быть рабочей силой, перестанет быть элементом средств производства и он полностью выпадет из производительных сил. Производительной силой станет только наука. По Марксу она и есть общественная собственность. Чем больше наука становится производительной силой, тем больше продуктов от её использования достаются всем, в отличие от собственности частной, когда её можно делить без остатка, да еще и неравномерно. Если на производстве не останется рабочих, т.е. людей, осуществляющих монотонную физическую работу, тем меньше будет условий для воспроизводства отношений собственности. Следовательно,  не может идти никакой речи и о прибавочной стоимости (присваивании части труда рабочего). Глупо вообще предполагать, что недоплатить можно станку, машине.  А прибавочная стоимость – это и есть единственный способ и источник получения прибыли собственником средств производства путем ограбления «живой рабочей мышцы».

А то, что капиталист не может существовать, не совершенствуя постоянно технологические процессы на производстве, поскольку его к этому вынуждает конкуренция, доказывать нет необходимости. Маркс, пытаясь донеси до рабочего в доходчивой форме алгоритм функционирования и саморазвитие капитала, вынужден был взяться за описание взаимоотношений между наемным трудом и капиталом в адаптированной форме. «Один капиталист может вытеснить другого с поля битвы и завладеть его капиталом лишь в том случае, если продает дешевле. Чтобы иметь возможность продавать дешевле, не разоряясь при этом, он должен дешевле производить, т. е. как можно более увеличивать производительную силу труда. Производительная же сила труда увеличивается, прежде всего, путем большего разделения труда, путем более всестороннего применения и постоянного усовершенствования машин. Чем больше армия рабочих, внутри которой разделен труд, чем грандиознее масштаб, в котором применяются машины, тем относительно быстрее сокращаются издержки производства, тем более производительным становится труд. Поэтому между капиталистами возникает всестороннее соперничество — они стремятся увеличивать разделение труда и количество машин и использовать их в возможно более крупном масштабе». К.Маркс. Наемный труд и капитал. К.Маркс, Ф. Энгельс, Собр. соч. т. 2. –М.: Политическая литература, 1957 г. стр. 452-453)

Резюмируя отношения между наемным трудом и капиталом, Маркс заключает: «Чем больше возрастает производительный капитал, тем больше расширяется разделение труда и применение машин. Чем больше расширяется разделение труда и применение машин, тем более усиливается конкуренция между рабочими, тем более уменьшается их заработная плата». (там же, стр. 458).

Напуганный революциями обыватель сам себя будет успокаивать рассуждениями, что раз на производстве буржуазия сама постоянно  вынуждена, подстегиваемая конкуренцией, модернизировать технологию промышленного производства, то рано или поздно количество перерастет в качество и собственнику средств производства выгоднее будет добровольно отказаться от средств производства в качестве их номинального собственника. Последствия этого отказа, вероятнее всего, вполне могут быть радужными, и тогда воцарится мир и гармония, т.е. произойдет бескровное плавное перетекание из царства необходимости в царство свободы. И все чаще можно встретить рассуждения в среде рабочих, что ради светлого и мирного ближайшего будущего, можно подтянуть пояса и потерпеть власть капитала.

Так ли?

«Премудрый» обыватель при этих рассуждениях может и запамятовать, что до тех пор, пока средства производства остаются в частных руках, частный   собственник, опасаясь остаться без власти, денег, т.е. капитала, будет находить способ сохранить за собой доминирующее господство в обществе вплоть до уничтожения жизненного пространства на Земле. Каким образом?

Если производство машин будет осуществляться машинами, то и машины технологически будут конструироваться инженерами так, что для машин в целом или для некоторых отдельных узлов и деталей срок эксплуатации будет постоянно сокращаться. Ведь инженеров будет нанимать не рабочий, а собственник средств производства, а кто платит, тот и заказывает музыку. Думаю, что тенденция сокращения срока эксплуатации машин в целом или их отдельных комплектующих элементов  для потребителей сложных механизмов уже вполне очевидна, и в специальном доказывании не нуждается.

Зато современный рабочий, духовно и интеллектуально выросший в обществе потребления материальной и духовной культуры,  все чаще тяготится бременем физического труда, и поэтому именно он и только он в первую очередь может быть по-настоящему заинтересован в его уничтожении. Ни капиталист и не инженер, и уж тем более не государство, а именно рабочий может и должен уничтожить существующую систему разделения труда. Только посредством уничтожения себя как рабочей силы, пролетариат будет уничтожать и того, кто присваивает результаты его труда. Поэтому речь идет, прежде всего, не о физическом уничтожении одного класса другим, что само по себе абсурдно. И эту наиглупейшую мысль не могли допустить себе ни Маркс, ни Энгельс, ни тем более не мог её культивировать практик и теоретик пролетарской революции Ленин, и уже только поэтому они останутся в истории социальной мысли классиками, только вот классиками чего?

Думаю, что классиками теории, в соответствии с которой дальнейшее развитие человечество будет возможным не посредством развития экономики (а человечеству известна лишь политическая экономия), а путем её полного уничтожения. «На деле экономика, совокупность экономических отношений есть как раз то, что должно быть уничтожено, снято на первой фазе коммунистического уничтожения частной собственности. Не случайно Маркс не пользовался выражением «социалистическая экономика». Говоря ленинскими словами, общество, в котором еще остаются экономические отношения, тем самым не есть ни коммунистическое, ни социалистическое общество. Конечно, выражение «социалистическая экономика» имеет право на существование: только надо иметь в виду, что оно несет ту же смысловую окраску, что и сочетания «социалистическая спекуляция» или «социалистическая проституция». Не случайно попытки составителей предметного указателя к ленинскому полному собранию сочинений обнаружить в нем дефиницию «социалистической экономики» были тщетными; в тех немногих местах, где это сочетание встречается, речь всегда идет о «социализме в известном смысле»» (С.Платонов. После коммунизма. Изд. 2-е Молодая Гвардия, -М.: 1991, с. 177)

Будучи коммунистом, Маркс не делал из самого понятия коммунист, как и из немногочисленных ярких представителей коммунистического движения не только идолов для поклонения, он даже не связывал понятие коммунизм с идеалом, к которому должно стремиться человечество. «Коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества». (Маркс, т. 42) Для Маркса коммунизм не будущее состояние общества, на котором оно будет покоиться вечно. Поэтому уже в первом совместном труде К. Маркс и Ф. Энгельс, в котором они только еще пытались осмыслить тенденции и перспективы развития современного им общества, по поводу такого понятия, как коммунизм записали буквально следующее:  «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние». (Маркс, Энгельс, Немецкая идеология. Собр. соч. т. 3, — М.: Политическая литература, 1955, стр. 34)

А как же, согласно Марксу, будет называться общество  после его коммунистического преобразования, и почему Маркс зачатки реального коммунизма узрел в буржуазном обществе?

Во-первых, именно в буржуазном обществе происходит аккумулирование всех девяти предшествующих способов общественного производства в максимально развернутом виде, и при этом все они подпадают в зависимость от капитала. А дальше происходит то, что происходит и с самим капиталом. Что именно происходит?

Трудно закрывать глаза на тот факт, что именно внутри буржуазной культуры создавались и до сих пор создаются более совершенные технологии по причинам, о которых выше уже было сказано. Напомним о них двумя фразами – это конкуренция между капиталистами на рынке сбыта произведенных товаров, и классовая борьба, которая куда сложнее, чем просто вооруженное противостояние антагонистических классов на баррикадах.

Совершенствуя технологические процессы на производстве, буржуазия, а не коммунисты, тем самым, уничтожает саму основу частной собственности — монотонный физический труд. Она этого не желает, но логика функционирования частного капитала вынуждает её это делать с необходимостью. И уничтожает она физический труд единственным способом, который является общим для всех и всегда —  посредством выведения человека из технологических процессов на производстве, как обязательного элемента средств производства. Вот так! Марксу не нужно было выдумывать способы снятия отчуждения в процессе труда, он эти способы просто увидел в самой действительности, в самом буржуазном способе производства.

Остается только сожалеть, что этого так и не поняли те политические деятели в СССР, которые  якобы сознательно взяли на себя бремя преобразования общества на коммунистических началах. Исключением здесь был только Ленин, провозгласивший одним из принципов развития общества лозунг «учиться, учиться и еще раз учиться» и не просто учиться, а учиться коммунизму и совсем не обязательно только за школьными партами. Но и рабочий класс, ни в СССР, ни на Западе, так и не осознал своей исторической миссии, хотя был очень близок к этому.

Итак, политическая власть для пролетариата необходима не  ради самой власти как таковой, а только для того, чтобы в школу превратить всё жизненное пространства общества и не ограничиваться в обучении привитием только профессиональных навыков. Для пролетариата профессионал – враг, а если и союзник, то временный, и этого союзника можно и нужно было пролетариатом использовать, нанимая на работу, а не наниматься на работу к нему. Власть над аппаратом принуждения (который уже не будет государством в известном до сих пор смысле этого понятия) пролетариату также необходима, чтобы при поэтапном (планомерном) снятии (диалектическом) уничтожении производства с низкими технологиями, контролировать меру труда и меру потребления, чего никогда не будет делать буржуазия. Поэтому одно из определений социализма, который дал Ленин, так и звучит – «социализм – это учет и контроль».

Буржуазия ни вчера, ни сегодня просто не в состоянии остановиться в деле совершенствования технологических укладов, дошедших сегодня до шестого технологического уровня, называемого искусственным интеллектом. Но, политическая власть при оставлении в руках буржуазии собственности на средства производства, и шестой экономический уклад будет подводить под торгашескую основу, т.е. коммерциализировать.

Так, заместитель Министра промышленности и торговли РФ Василий Осьмаков, курирующий в настоящее время в министерстве региональную промышленную политику, станкостроение и инвестиционное машиностроение, работу Департамента стратегического развития и проектного управления, и являющийся одновременно сопредседателем рабочей группы «Технет» (передовые производственные технологии) Национальной технологической инициативы (НТИ), однозначно выразил свою позицию об этом. Естественно, высказанное мнение чиновника не является исключительно его частной позицией о технологии будущего, внедрение которой уже сегодня предрекает невиданный переворот в развитии производительных сил общества. На сайте Forbes  им  в заметке от 20.04.2017 года «Аддитивные технологии и 3D-печать: в поисках сфер применения» его позиция сформулирована однозначно – «Аддитивные технологии — один из главных мировых трендов, упоминаемых в контексте новой промышленной революции. Выиграет в ней не тот, кто нарастит производство своих аддитивных установок или сырья, а тот, кто поймет, что именно нужно печатать, для чего, и в каких областях это принесет максимальный экономический эффект». Совершенно очевидно, что чиновник даже не помышляет об интересе человека труда, об интересах всего человечества.

Еще сложнее отношение власти буржуазии к наращиванию мощи так называемого «искусственного интеллекта», и, самое главное, использования его для своих классово-корпоративных целей. Я неоднократно писал, что искусственный интеллект, как его понимают политики, т.е. как сложно сочлененные микросхемы, невозможен в принципе хотя бы уже потому, что любая, даже самая совершенная вычислительная машина может функционировать при выборе только двух позиций – либо ложь либо истина. Но между двумя позициями, которые можно формально обозначить в элементарной ячейке квантового компьютера как 0 и 1, количество состояний между ними может быть бесконечным. И уже при достижении 50q-bit уровня (элементарная ячейка квантового компьютера) возникнет зона технологической сингулярности, что позволит взламывать самые стойкие криптокоды (методы шифрования информации). И все технологии, которые сегодня хоть как-то могут защитить личное виртуальное пространство, будут бесполезными.

В связи с этим совершенно неясно, для чего проводятся такие сложные технологические работы, если население Земного шара и без этих технических сложностей уже давно является самым совершенным передаточным и приёмным устройством информации, т.е. с той стадии своего развития, как только оно овладело второй сигнальной системой (членораздельной речью). И поэтому внедрение чипов в тело каждого индивида или в оборудование, посредством которых будет осуществляться тотальный контроль каждого и манипулирование каждым со стороны власти, может лишь свидетельствовать о злом умысле существующей власти элитаризма (финансового капитала).

Конечно, все эти технологии могут и должны быть использованы для становления всего земного сообщества как единого субъекта по отношению к его действительной противоположности – к природе. Власть людей труда на производстве во благо всего человечества — это единственное условие, благодаря которому будет возможно осуществлять постоянную гармонизацию между человеком и средой его обитания, т.е. природой. И начаться этот процесс может только как реальная и осознанная политическая деятельность того класса, который сегодня в большей степени заинтересован в уничтожения существующей системы разделения труда в предметно-преобразующей деятельности, внутри которой и  зарождается неравенство в способностях. Сама природа людей с разными способностями понимания действительности нам не поставляет. Представители этого класса и есть люди труда, того самого физического труда, посредством которого ими преодолевается сопротивление как природы, так и сопротивление их собственной естественной плоти. И кому как не им знать и чувствовать цену этому.

Без понимания единой для людей труда цели и единственного способа её достижения, ожидать положительных изменений в социальной жизни общества вряд ли стоит. Поэтому когда-то провозглашенный Марксом и Энгельсом лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» в Манифесте Коммунистической партии сегодня еще более актуален, чем вчера.

Единственным предметом и заботой человека должен стать сам человек с первых дней своего рождения и в последующем развитии его тела, когда нужно будет сознательно, а не стихийно, превращать естественно-природное тело, каковым является новорожденный, в предмет культуры, в универсально мыслящее существо. В универсальных способностях мыслить всеобщими категориями и будет реализован принцип фактического равенства свободных людей. Процесс развития мышления должен стать делом всего общества, а не только семьи или специалистов в лице педагогов и профильных учителей. И его ни в коем случае нельзя будет поручать машинам, какими бы они не были совершенными.

Никакие моральные и идеологические увещевания о единстве пролетариата вне реальной политической борьбы не будут консолидировать и организовывать людей труда. Призывы верить в светлое будущее без того, чтобы реально участвовать в классовой борьбе на научной основе – это абсолютная демагогия. Да, идеологическая борьба и фронты на ней – самая сложная форма классовой борьбы, искусством которой в полной мере за всю её историю овладели лишь считанные единицы людей, к коим можно отнести без всяких сомнений и оговорок Маркса, Энгельса и Ленина. И в этой борьбе меньше всего получают награды те, кто не щадит в ней себя, но именно их меньше всего и слушают те, кто в большей степени угнетаем.